Раннее утро… Еще не взялась заря, а на небе сверкают серебряные звезды,
заботливо окружившие молодую луну. Прохладный ветерок покачивает верхушки
стройных шелестящих зеленой листвой тополей, а где- то далеко-далеко слышны
мелодичные напевы колокольчиков. Это пастухи гонят стада в долину предгорья.
Утомившись за долгий летний день, спит кишлак сладким сном.
Быстрые воды чистого, как хрусталь, ручья, разбиваясь о камни миллионами
холодных капель, стремительно несутся вдаль, а у ручья, под густыми кронами
урючин, уютно примостился маленький, похожий на жилище волшебника, глинобитный
домик, под низенькой крышей которого подвешены птичьи клетки с нахохлившимися
перепелками внутри. Упитанные птицы сердито поглядывают на маленького мальчика,
что сидит на топчане, усыпанном налитыми сладостью плодами ярко-желтого урюка.
Вот, опять этот негодник со своей флейтой! И откуда он только взялся! Как завел
свою мелодию на старом нае, и никак не уймется. Взялись было птицы перещеголять
его, начали свою дробную перепевку, – одна, вторая, третья, будто перебрасываясь
щелкающей трелью, пытались удивить ребенка своим мастерством. А ты так не
умеешь, как мы! Но он, беспечно болтая босыми ногами, приложил флейту к губам, и
перепелки пристыженно замерли, пораженные чудесной мелодией, вознесшейся
высоко-высоко к небесам.
Ой, что за музыка! Словно нежная колыбельная песня поплыла над земными
просторами, вознеслась к горным сверкающим ледникам, чуть потревожила синюю
гладь озер, притронулась к шумящим кронам чинар и вновь опустилась к колыбели
улыбающегося во сне ребенка. Перепелки сердиты, но в душе довольны мальчишкой.
Пусть не дал им спеть, натешиться вдоволь, но уж больно близка их маленьким
сердцам эта милая, сладкая музыка. А мальчик все играл на нае в этот ранний час,
благословляя и одушевляя божественной музыкой поднявшуюся опару в старой
пекарне.
Над закопченной печной трубой пекарни вьется сизый дымок, маленькие окна
освещены мягким лучистым светом. Слышна неторопливая речь, треск горящей в
тандыре гузапаи, и доброе похлопывание ладоней по тесту. Еще рано, еще только
светает, а старый пекарь бобо Камол из прославленной династии хлебопеков уже
вынул из деревянного чана поднявшуюся пышную опару, поставленную ночью. Его
пятилетний внук Мансур играл для теста на нае. Тесто слушало музыку, охотно
впитывало в себя чудесные звуки флейты, поднимаясь и наливаясь душевной
теплотой.
Над причудливыми узорами старинных деревянных дверей пекарни любовно приколот
оберег – пучок иссирика, обвязанный разноцветными матерчатыми лоскутками и
бусинками от сглаза. Талисман этот хранит душу пекарни, ее истинное начало,
чистый и нелегкий труд мастеров.
Бобо Камол – крепкий, полноватый, в белой рубахе с закатанными по локоть
рукавами вываливает из чана поднявшуюся опару. Лихо сдвинута набок тюбетейка, а
на круглом лице, разрумянившемся от усилий, безмятежная детская улыбка. Вот так
уже шестьдесят семь лет. Его, трехлетним ребенком, отец первый раз привел в эту
пекарню, и он, улыбнувшись, вдохнул запах хлеба, обнял деревянный чан. Искусный
мастер в белых одеждах, весь в муке похож чем-то на святого. Натруженными,
сильными руками поглаживает он большой ком теста. Он – словно творец, лепит
землю, людей, всякую живность, чтобы все это в который раз закрутилось на колесе
жизни, как то колесо водяной мельницы рядом с пекарней. Бобо Камол наделяет
мягкое податливое тесто характером, нравом и силой. Тесто для него – что
ребенок. Чистый и наивный. Воду для его замеса берут в ручье. Другая вода не
сгодится, иначе хлеб получится совсем не тот – без мудрости и силы, что таит в
себе эта студеная вода с ледников далеких гор. А муку привозит свояк Равшан из
соседнего кишлака. Мука та из зерна, выросшего под ярким солнцем на богарных
землях предгорий, овеянных легендами и сказками. Чего уж тут скажешь, про хлеб
из такой муки!
Треща и лопаясь прогорели стебли, сухие ветви гузапаи, и наступила вселенская
тишина. Раскаленный, пышущий жаром тандыр – хранитель домашнего духа, готов к
старинному таинству. Над ярко-красными углями дрожит жаркое марево. Пора.
– Мансур, сынок, хватит. Заходи.
Смолкла чудесная мелодия. Мальчик зашел в пекарню и, аккуратно завернув най в
льняную ткань, положил его рядом с тандыром.
– Та-аа-к!, Ну-ка, сядем !
Бобо Камол садится на скамейку и складывает ладони. Его примеру следуют двое
сыновей и внук.
– Аллах великий и милосердный! Обращаясь к тебе с молитвой, смиренно просим –
пошли нам здоровье, благополучие, мир душе и дому. Пусть этот хлеб испечется
красивым и вкусным на радость людям. Да будет так! О-о-мин!
Мастер и мальчик провели ладонями по лицу и принялись за дело. Бобо Камол снял
тюбетейку, не спеша одел на голову косынку. Дело нешуточное: в раскаленный
тандыр с головой. Кто не умеет, пусть к тандыру не лезет, вмиг его печка
накажет. Это дело мастера, с малых лет хлебом живущего.
– Давайте ребята! Начали!
Мансур быстро смазывает раскатанное тесто молоком и яичным желтком, сыновья
Рустам и Жавлон ловко наносят узоры, посыпают кунжутным семенем и подают сырые
кругляши отцу.
Быстро, один за другим лепит их бобо Камол на горячие стенки печи. Сам в печку
почти по грудь влезает.
Лицо пекаря раскраснелось, но жар его не смеет трогать. Боится жар рассердить
именитого мастера, чьи лепешки славятся по всей земле узбекской. Мастер здесь в
пекарне повелитель, ему не прекословь: ни огонь, ни человек!
– Ну, чего замешкались, несите еще тесто! Живо!
Снова пекарь быстро, перекидывает с одной ладони на другую круги теста,
сплющивает их, слегка растягивает, вертит, подбрасывает, словно дразнит горячий
зев тандыра. Вот он как будто наигрался, натешился сердито трещащей печкой, но
заложить в нее тесто не спешит. Чуть-чуть еще подержит в ладони, отдаст немного
и своего тепла души, благословит трепетно, а уж потом – ступай лепешка в пекло.
Ступай и возвращайся ароматной, и красивой.
– Ну, пока все! Отдохнем немного.
Бобо Камол утер пот с лица и принял пиалу с зеленым чаем, поданную внуком.
Попивая душистый напиток, пекарь смотрел на внука, старательно и аккуратно
раскладывающего на широком деревянном столе тщательно выстиранную и отутюженную
ткань. На нее будут складывать горячие лепешки с пылу-жару. Иначе нельзя. Ткань
должна быть безупречно чистой, как помыслы и дела праведника. Дед смотрел на
внука и радовался в душе. Сам выучился на нае играть, да так играть, что на
глаза слезы набегают. Теперь пекарскому ремеслу обучается. И как обучается! Все
на лету схватывает. Будет он знатным хлебопеком, дай только время…
Бобо Камол хитро прищурившись, допил чай и хлопнул в ладоши:
– Давай ребята! Вынимаем хлеб!
Жестяным ковшом на длинной ручке он ловко подцеплял лепешки со стенок тандыра, и
по одной, с почтением и на одном дыхании осторожно, словно боялся сделать
больно, клал одну лепешку за другой. Пекарня наполнилась запахом рая.
Бобо Камол вынимал из печи одну за другой божественные лепешки, пахнувшие руками
доброй и ласковой матери, по которой он скучал и которую помнил всю свою длинную
жизнь. Однажды завистники разбили тандыр на куски. Зарубили словно человека –
насмерть. Отец и малолетний Камол, обнявшись плакали навзрыд, будто потеряли
родственника. Оно-то и верно. Братом приходился им кормилец-тандыр, кормивший, и
согревавший в холодную зиму, даривший надежду и веру. Тогда отец не стал искать
злопыхателя. Его судьба сама накажет за подлость и жестокость. А он принялся
строить новый тандыр. Мать принесла золотую монету, подаренную родителями в
приданое и попросила мужа заложить ее в еще сырое основание нового тандыра. На
счастье, как талисман, хранящий дух пекарни от горестей и бед. Отец замазал в
красную речную глину единственную в доме золотую монету и прочитал короткую
молитву. Родителей уж нет давно, сам бобо Камол седьмой десяток разменял, а
золотая монета и ныне там. И будет там, пока живет династия хлебопеков.
Аромат горячих лепешек напоминает свежее дыхание девушки, подарившей ему в саду
гранат. Гранат от спелости своей треснул, и зерна, словно бадахшанские рубины,
переливались густым багрянцем в белоснежных пальчиках красавицы. Всю ночь со
сладко ноющим от счастья сердцем он просидел у небольшого комка опары, шептал
тесту нежные слова, тихо наигрывал ему на нае, горячо благодаря за все судьбу. А
ранним утром, едва раздались упоительные трели соловья, живущего на урючине,
заложил в тандыр единственную лепешку, что предназначалась для Ойгуль. Она стала
ему верной женой, родила троих детей, подарив ему счастье любить и быть любимым.
Они прожили вместе много лет, но четыре года назад ее не стало. Наверное, это
было то единственное время, когда Бобо Камол, замешивая опару, не улыбался
по-детски, а глотал горькие слезы и, вкладывая в холодеющую ладонь жены горячий
хлеб, словно пытался вернуть к жизни первую и последнюю любовь. Сердце старого
пекаря ныло от безутешного горя и разлуки с ангелом-хранителем, бережно
укрывавшего его всю жизнь своим белоснежным крылом. Теперь милый ангел ушел
навсегда. Ну, что теперь сделаешь… Богу в его сад цветы нужны. Теперь рядом
взрослые дети, внуки, а теперь вот-вот рождение правнука ожидается.
Мансур быстро подхватывал пышные горячие круги с тонкой хрустящей корочкой по
краям, с искусно пропеченной серединой, усыпанной прожаренным кунжутом. Отведав
такой лепешки, да еще обмакнув в слоистый бухарский каймак, да запив сладким
чаем. Благодать!
Ой, горячий хлеб! Размечтавшийся Мансур вскрикнул и принялся махать руками.
– Эх, ты, помощничек, – рассмеялся бобо Камол. – Сколько раз тебе, говорить: не
хватай лепешку грубо, всей пятерней. Бери ее аккуратно, быстро, и тогда не
успеешь обжечься.
Три последних лепешки он поддел ковшом и положил отдельно от остальных.
– Мансурджан, давай сынок на топчане дастархан накрой. Уже рассвело.
Позавтракаем после трудов праведных. Скоро сельчане придут за хлебом.
Поторопись, милый.
Умылись в ледяном неугомонном ручье и сели на топчане. Из-за гор нехотя
поднималось заспанное солнце, окрасившее их снежные верхушки в розовый цвет.
Весело зачирикали шустрые воробьиные стайки, как обычно прилетевшие покормиться
хлебными крошками, что насыпал им бобо Камол на крыше пекарни, и в тон им начали
свой напев перепелки. Опять этот негодник свой най принес! Опять начнет играть,
нам покоя не даст. Хотя ладно. Сегодня пусть играет, сколько захочет. Воробьи
шепнули перепелкам, что только что жена старшего внука бобо Камола родила сына.
Упитанные птицы ласково поглядели на мастера. Эх, дедушка наш милый! Вот сидишь
ты сейчас с сыновьями и внуком за дастарханом, лепешки разломил горячие, чай
душистый в пиалы разлил, сладости насыпал. И не знаешь пока, что сам правнука
своего Сухробом назовешь в честь отца твоего. Вырастит, великим мастером станет,
прославит родное село по всему миру, и продолжится славная династия хлебопеков.
Ты, дедушка наш родной, пожалуйста, живи долго всем на радость, пеки
благословенные лепешки и никогда, слышишь родной, никогда не горюй, как всегда
по-детски улыбаясь поднявшейся опаре.
Звучала нежная мелодия ная, и плыла она медленно над просыпающимся селом.
Потянулись к пекарне у реки сельчане за знаменитыми лепешками великого мастера,
а среди них бежал с радостной вестью соседский мальчишка. Правнук! Правнук
родился у бобо Камола!
Пояснения к тюркским словам Най – флейта
Тандыр – печь для выпечки хлеба
Иссирик – лекарственное растение применяемое и как оберег
Гузапая – сухие стебли хлопчатника
Бобо – дедушка
Дастархан – скатерть.
