Целостность человека зависит от его распыления во времени и пространстве. Речь
идет не о личностной полноценности, взвешенности, а о духовном ядре. Если оно
отдает гнилью, человек себя теряет. Это продолжается до тех пор, пока некий
толчок не даст шанс на возрождение. Где-то на этой зыбкой почве притаилась
гениальность. Трагедия одиночества или плата за понимание, творческое бессмертие
или перевертывание самого себя — кому как больше нравится — наполняют воздух над
зыбучими песками ловушки безвременья...
Майский вечер. Еще туман, и утки не сели на гнезда. Вальдшнепы кружат над
небольшой запрудой, в которую превращается каждую весну стройный лесной
странник-ручей. Он и сейчас не спит — в сумерках тихо бежит к своему
естественному завершению в глубине леса, подбирая и закруживая остатки зимы.
В моих руках незатейливая двухстволочка, в кармане пять запасных патронов с
дробью, два — в стволе. В голове — умиротворение, на глазах — слезы негаданного
вечера и покоя. О городе, людской суете и рутине проблем напоминает лишь далекий
отзвук автострады и стук поздней электрички по разлучающим кого-то рельсам. Все
на своем месте — моя нехитрая, но выгодная позиция, набирающий силу закат, не
спящий свободой ручеек и мысли в безмятежной голове, где в этот час пирует то ли
память, то ли эхо сладко-сказочных грез, то ли отголоски простых человеческих
истин, коим сопротивляться бессмысленно.
Подлинность жизни... Каждой клеточкой тела и невидимыми фибрами души вдыхается
она вместе с остывающим воздухом еще не прогретой весны! Здесь и сейчас все
настоящее, первозданное, искреннее, родное. Все, что не может обмануть, увести в
сторону, презреть и предать, низложить и свергнуть. Мы оба не от лукавого по
притертому отношению друг к дружке. У этой болотинки нет фальши, и у меня к ней
нет фальши. Мы не одно целое, но понимаем и уважаем друг друга.
Суета мира отходит на затерявшийся во времени второстепенный план невидимой
сцены из «Укрощения строптивого». Я счастлив. Я дома. Я чувствую себя в этом
месте своим. Я вдыхаю жизнь полной грудью, а не бегаю взмыленный в людях,
непонятно зачем, но со знакомой каждому целью прокормиться и ужиться с
обществом, составные части которого тебя люто ненавидят, прячась за дежурной
улыбкой снисхождения и сноба, хамства за глаза и желания распилить то малое,
недопиленное.
Вопрос «Зачем ты?» здесь не имеет смысла. Это место оберегает свои ценности, и
они хранят его, отвергая всех посторонних, кто не в силах в скупости своей
отличить и разделить созидающее от разрушительного. Те двое с собакой на другом
берегу скоро уйдут отсюда, потому что они лишние в этом центре Вселенной,
окруженном засыпающей природой.
Прохладный воздух ласкает легкие, концерт неизбалованных человеческими
обиталищами птиц музицирует для уставшего слуха. Я жив, живее всех живых,
спрятавшись в этом мире, как Сталкер, упавший в траву Зоны. Здесь я никто, но
чувствую себя демиургом, потому что никто меня не потревожит, а я могу покинуть
этот мир, когда захочу. Наверное, как только воздушное хрюканье прекратится за
наступлением ночи, и ноги поведут меня через раскисшее овесное поле прочь к
теплой печке и ватному одеялу. Если хватит сил – то к небольшому камину, перед
игристым настроением которого отступает даже самая хмурая погода.
Легко обидеть природу и остаться до поры до времени безнаказанным. Проще некуда.
Уважать всегда тяжелее, чем пренебрегать, как созидать тяжелее, чем разрушать,
кроме случая с миром бесов внутри нас. Ох, как они не любят душевных
самокопаний! Как они не любят свежий воздух посреди хвойного мира зеленых
объятий леса! Как они ненавидят устремленные ввысь сосны с корой лучшего в мире
цвета! Ангелы поют птичьими голосами — умиротворение растекается над запрудой
вместе с туманом. Я немею от проникающего в меня «здесь и сейчас». Еще целых
полчаса! Кажется, это целая жизнь, которую предстоит прожить мне, и только мне.
И я сам — от начала до конца — буду выбирать для нее смысл. Я сам. И более ничто
не нужно для моего выбора — осознанного и иррационального. Глаза блаженно
закрываются сами собой, звуки становятся отчетливее, но уходят куда-то вдаль...
Хочется наплевать на все, и украсть от всех на выходные голубоглазую красотку в
Ясную Поляну! Там — среди могучей львиной усадьбы и старояблоневых садов — мир
предстает другим: застывшим, но живым, маленьким, но всецельным, хрупким, но
прочнее камня. И так в том краю снисходящего вдохновенья всегда — в любое время
года и постоянство суток. Когда же ступает по еще теплому солнцу золотая осень,
то толстовские места обретают истинное свое лицо томной страсти — примерно за
это Великого Льва у себя на родине отлучили от церкви. А потом поставили пекарню
с соответствующей табличкой в благодарность от канадских протестантов, между тем
успев разрушить некогда величественные колонны, подпиравшие в свое великое время
добрую половину архитектуры черствого гигантизма.
Здесь, как нигде, открывается глубина понимания, что человек потерял себя. Он
вне природы. Он в шопинге, в Интернете, видеоиграх. Он везде и нигде. Он забыл
себя. На природе он теперь умеет только пить. Он теряет планету Земля, и она ему
закономерно отвечает, как в том фильме про ядовитый дождь и растения-людоеды.
Человеку плевать на природу, особенно если он молод – у молодых большая
потребность повыпендриваться, почувствовать вкус жизни, потусить, пообщаться.
Молодежь мыслит поверхностно, такова болезнь поколений целой эпохи перформанса.
Они живут исключительно в поле культуры — причем своей собственной, выдуманной и
надуманной, бестолковой и гордой, упрямой и смертельной. Одним словом,
бесплодной. А плоды должны быть в конце каждого дня.
Большинство нашей молодежи – импотенты, не готовые к ответственности, они могут
лишь мериться родительскими деньгами или злиться на мир за отсутствие их. Они не
понимают слишком многого, а знание их слишком узко. Для них не только нет
авторитетов, но и не может быть их в принципе. Потому что они знают сленговый
«комп», и думают, что на нем начинается и заканчивается весь мир, созданный
внутри матрицы. Все остальные для них — «любители», профаны, «чайники»,
«лузеры». Они жестоко ошибаются, но тянут землян в пропасть – самые глубокие
фантастические фильмы реализуются на наших глазах… Поклон до земли Фрэнку
Герберту, который написал великий цикл торжества человека, пусть со всеми его
пороками и недостатками. Наша молодежь блестяще обрастает этим жутким мхом
тупиковости, который не удалить и специально приготовленными средствами...
Голубоглазка тоже не свята, но замечать благостные изменения в ней при
добродушном отношении и всяческой теплоте и нежности — мало, что может быть
приятней. Так часто бывает, что мы держим маску для одних и приоткрываем свои
истинные черты перед другими. Тогда-то и оказывается, что премилейший человек
просто скрывается по тем или иным обстоятельствам, защищаясь от рутины или
представителей сводных профессий. Чтобы вывести его на чистую родниковую воду,
разговорить, открыть ему его же настоящий светлый облик, не обязательно
наслаждаться винным вечером осенней прохлады в уютном отеле одного двухместного
номера с разделенными ложами. Впрочем, я бы не отказался от такого метода.
Неподалеку, кстати, есть мост желаний, через легендарную, неимоверно петляющую
речку Воронку. В его железных гостях обнаженная женская шея кажется в сумерках
самым желанным запретным плодом. Искушение, хмель вечера, переходящего в ночь,
вытянутые по перилам холодные руки и южный ветер, слегка ласкающий ее каштановые
локоны... Не перевалиться бы в реку через прутковую ограду от блаженного
головокружения!
Сила духа, долг и благочестие сшибаются насмерть с мисс Удовольствие. Чем чаще
одна сторона берет верх, тем труднее другой вернуть хотя бы статус-кво. Законы
же развития не приемлют волнообразия и разнообразия в выборе отношений. Если,
конечно, мы отвергнем непременно вездесущее самосовершенствование и погрузимся в
скрытую от посторонних глаз негу, забыв обо всем осторожном, целомудренном,
ханжеском, чопорном, завещанном Создателем...
Не будь синеокой мисс Обольщение на свете, пришлось бы обязательно ее выдумать —
жаль терять такой неограненный алмаз воздушных замков и вдохновения. Особенно, в
момент нажатия кнопки затвора, который дарит — спасибо нескромному объективу! —
нетленную фотокарточку удачно запечатленного момента игры солнца на
зажмурившихся от удовольствия глазах такого прелестного свежего личика. Не беда,
если Красотка Беж взаправду пронеслась в ночи по последнему сожженному мосту
прошлой жизни.
...Каштан, упавший на балкон нашего номера от внезапного порыва ветра, разбудил
уснувших далеко за полночь. Впереди был целый день блаженства и тишины в уютном
мире тульского местечка, знаменитого на весь мир, но затерянного на
Среднерусской равнине среди дубрав и бескрайних полей. Колодец на туристическом
перекрестке, незатейливый мостик, белки у знаменитой, время от времени
подновляемой березовой скамейки, не доведенная до ума система наполняющих друг
друга водоемов, на одном из которых притаилась интимная купальня, теплица с
экзотикой кофе и персиков для этого климата и, конечно, вкусный обед за
бутылочкой белого вина в «Прешпекте», тезке той самой аллеи к знаменитому дому,
где все подлинное — и шахматы, и подгоревшая библиотека, и живые портреты, и то
самое рабочее место.
Шорох пестрого ковра из листьев наполняет сознание глинтвейном спокойствия и
вдумчивости, если, конечно, еще о чем-то постороннем можно думать, прогуливаясь
по закоулкам усадьбы под ручку со стройным созданием грациозных лепестков
строгой красоты герберы. Перышки облаков обволакивают земную романтику желтых
берез, кленовый раскрасневшийся лист усаживается в ее вьющихся каштанках,
кажется, мои щеки горят не меньше покидающих нас до следующей весны листьев… Я
кружусь среди необжигающего костра яснополянской осени и падаю, восторженно
встречая глазами бездонную глубину русского неба, частичка которого немыслимо
выразительно проявилась в улыбающихся очах моей спутницы.
Глаза открываются сами собой. Все начинается и заканчивается здесь — среди берез
и сосен, догорающего неба и похрюкивания вальдшнепа. Когда его полет становится
почти осязаемым, а запрудину оглашает среди сумерек долгожданный для каждого
охотника звук, все остальные голоса птиц замирают. Но я нарочно промахиваюсь —
не хочу нарушать цельность этого места и времени. Пение птиц приглушает дуплет
моего ружья, бьющего в темнеющее небо первых звезд и пустых надежд.
