Прожив в браке долгую жизнь, супруги Климентьевы за годы совместной жизни уже
успели испытать друг к другу разные и даже противоположные чувства.
Дмитрий Алексеевич Климентьев, человек не бедный по материальному доходу, но
лишенный собственного мнения, рассуждал в основном словами других людей. Но та
из немногих мыслей пришедших к нему на протяжении последних нескольких лет была
такова: через недельку-другую он бросит жену и дочь, чтобы начать новую жизнь
вдали от наскучившей ему обыденности. Но время шло, а он по-прежнему жил в
квартире с семьей, не находя удобного случая сказать Марии Александровне, своей
жене, что она с дочерью не входит в его планы будущей жизни. Говоря по правде,
Дмитрий Алексеевич испытывал страх перед своей женой, терял дар речи, забывал
слова, заикался, когда начинал спорить с ней. Пока никто не видел, он часто
рисовал карикатуры Марии Александровны, женщины властной и упрямой, ленивой и
себялюбивой. В то время как её супруг – главный механик изо дня в день работал
на заводе, она делала «много работы», по собственному утверждению, но не делала
по сути толком ничего. Дни Марии Александровны были скучны и однообразны, не от
того, что им жилось не так или плохо, а поскольку не многие вещи затрагивали её
ум. Хотя, было, пожалуй, два занятия, которые и составляли смысл существования:
сплетни с подругами о знакомых и других подругах и ссоры с мужем. Раньше к этому
приплеталось и воспитание дочери, процесс в отличие от описанных двух забирал
много времени и сил, и избежать который было невозможно.
Само существование Дмитрия Алексеевича всё чаще раздражало Марию Александровну,
и чтобы ни сказал, сделал, похвалил или поругал супруг – всё делало её
взвинченной, нервной, и ей нетерпелось опровергнуть все слова супруга. Хотя
глава семьи не обладал таким сложным нравом, терпение его всё же имело пределы,
и когда от вечных пререканий жены начиналась мигрень, а в воображении возникал
отдаленный, одинокий домик, существование которого оставалось миражом из-за
Марии Александровны, он не выдерживал и выкрикивал какое-нибудь малозначимое
слово, повышая голос, и ударял чем-то попавшимся под руку по столу, чтобы
перекрыть ненавистный голос жены.
Дочь Климентьевых Александра была девушкой покладистой и небуйного нрава, чем
напоминала отца, но, как утверждала Мария Александровна, «внешностью природа
наградила Сашеньку материнской». Мало кто из друзей семьи находил сходство между
матерью и дочерью, о чем, впрочем, умалчивали.
Глядя на то, как живут родители, Саша испытывала немалое волнение от того, что и
её будущая семейная жизнь из гавани любви сможет превратиться в чертоги зла.
Чтобы уберечь себя от той же опасности, заключающейся в неизлечимом непонимании
друг друга между матерью и отцом, девятнадцатилетняя девушка старалась всегда
быть предельно внимательной и доброжелательной к своему возлюбленному Петру.
Родители знали о Петре и чуть ли не в открытую обсуждали будущую свадьбу,
разговора о которой между молодыми ещё не возникало.
Выйти замуж Саша хотела по любви, не руководствуясь соображениями социального
статуса или для начала нового пункта собственной жизни. В свадьбе она видела
также возможность сбежать из дома, где каждый день не обходился без скандалов и
унизительных перебранок.
С детства Саше запрещалось вмешиваться в разговоры взрослых, даже если это была
ссора, и крики выводили девочку из состояния душевного покоя. Впрочем, о
последнем никто и не знал. В то время как Мария Александровна скрипучим голосом
упрекала мужа в том, что за обедом тот выпил лишнего, потратил часть зарплаты на
собственные нужды, а не купил ей какую-то безделушку, которая уже есть у всех
подруг, через стенку на своей кровати сидела Саша, и лицо девочки превращалось в
плачущую гримасу, а внутри всё холодело.
«Сбежать из дома», - навязчивая мысль, преследовавшая Сашу каждый день, чаще
всего возникая перед сном.
-Ну что, Сашенька, как домашние? – без особого участия спросил Петр, сидя в
своём любимом кресле и пролистывая экономический журнал, интересовавший его
больше, чем Саша со своими родственниками.
Был полдень выходного дня. Дождливая погода препятствовала назначенной на
сегодня прогулке, поэтому Саша решила навестить Петра в его квартире, которую он
получил от родителей на совершеннолетие. Вся жизнь Петра крутилась вокруг
финансов: в свои двадцать четыре года он работал экономистом, с детства был
избалован деньгам, но знал им цену, в его домашней библиотеке сложно было найти
книги не связанной с трудами финансистов и экономистов.
-Всё как обычно, - по привычке скромно ответила девушка. Но сегодня что-то
заставило продолжить, разговориться. Подбадриваемая мыслями, что хоть сегодня
могла бы жить в этой трех комнатной квартире, где по-холостяцки обосновался
Петр, если бы он только предложил жениться, Саша произнесла.
– Знаешь, Петя, я так устала от жизни с родителями. У моих сокурсниц уже мужья и
собственные семьи. А мне скоро двадцать, и я не против того, чтобы начать
семейную жизнь, отдавать все, что имею, любить, радовать и просто жить! Жить без
слез, обид, скандалов и упреков. Жить ради кого-то и для себя! Веришь мне, я уже
готова к этому?
-Оставь это, Александра, - хмуро отозвался Петр, поправляя очки на переносице,
коротко поглядывая на девушку, в нерешительности замершую перед ним на диване. –
Глупости всё это.
-Почему это глупости?
-А вот почему. Мы с тобой ещё молоды, жениться рано. Выйди ты за меня без
образования и специальности, сядешь на мою шею, а мне тебя кормить, обувать,
одевать. Год, через два родишь ты нам ребенка и ещё на одного человека
прибавиться на мою шею. А дети это тебе не кошки. За ними уход нужен и
ответственность большая. Бессонные ночи с ребенком изведут нас обоих, только
тебе-то ничего, а мне работать надо. Это тебе не шутки. Мы и сами не рады будем,
что так рано обручились. Так что давай не будем спешить.
-Но разве не поэтому люди женятся, чтобы жить вместе, растить детей? Ты говоришь
об этом, как о наказании. Другое дело, если ты меня не любишь…
-Ах, Саша! – раздражаясь, воскликнул Петр и от досады выпустил журнал из рук.
Стекла очков поблескивали в свете ночника, от чего не было видно его глаз. Саше
стало страшно. Она боялась, что он будет кричать, упрекать её в чем-то. Внутри
все напряглось, в любую секунду она готова была расплакаться. Снова посетило
чувство неизбежности от того, что деваться некуда, от того, что во всем виновата
только она одна. Саша была уверена в том, что Петр старается оскорбить её,
унизить и растоптать, как ненужного жука. Страшно захотелось спать. Она
вспомнила, что уже долгое время мучилась бессонницей. – Да что это за слово
такое «любовь»? Это ложь! Любви нет, есть только звено между симпатией и
привязанностью. И чего это ты вообще о замужестве заговорила? Жизни хорошей и
беззаботной захотелось? Так что же по любви или все же по расчету, а?
Обвинения в корыстности задели Сашу, и хотя ей действительно хотелось сбежать из
родительской квартиры в эту, но не из-за беззаботной жизни, а по любви к
человеку, который усомнился в этом чувстве.
-Мне больше не о чем с тобой говорить, - дрогнувшим голосом сказала Саша, глядя
в стекла очков и вышла из его квартиры, как ей казалось, навсегда.
По возвращению домой, она старалась выглядеть как обычно, спокойно и
уравновешенно, прикладывая к этому немалые усилия над своими чувствами. И только
в одиночестве в своей комнате, с которой хоть сегодня готова была распрощаться,
но которая, казалось, теперь никогда не исчезнет из жизни, Саша бросилась на
подушки и заплакала.
Из кухни доносились голоса.
-Если тебе не нравится, как я готовлю, я готова хоть сейчас вылить все что
приготовила через окно!
-Я просто попросил соли!
-Ты просто искал повод упрекнуть меня лишний раз.
-Да я вообще не упрекаю тебя! Это твоя святая обязанность!
«Это никогда не закончиться», - думала Саша, внутри которой что-то медленно
умирало с каждой фразой.
Все больше раздражаясь на всех, она готова была закричать от боли. Чтобы не
издать истошный вопль, девушка хваталась зубами за наволочку подушки. «Я одна.
Везде враги. Зачем мы вообще живем? Кому я нужна?»
Подушка промокла от слез. Внутренний мир пошатнулся от обреченности,
непонимания, раздражительности и усталости. Она устала жить, не распробовав
полной жизни. Всё итак казалось ясным и ничтожным. Полное физическое и моральное
истощение.
-Ты винишь меня во всех земных грехах! – басил на кухне Дмитрий Алексеевич, но
его голос с легкостью заглушила Мария Александровна своим фальцетом, который
прорезался во время ссор.
-Можно подумать, ты безгрешный! Не смеши меня! Я вижу тебя насквозь!
«Когда это закончится? Закончится ли вообще? Неужели я застряла здесь навечно?
Любовь улетучивается, а ненависть осадком оседает на дно…Как же мне плохо…Голова
раскалывается!»
Ближе к вечеру Мария Александровна открыла дверь комнаты дочери с подносом еды в
руках. На подносе стоял заварник, чашка, были булочки. Как только она вошла в
комнату, сама от себя не ожидая, Мария Александровна закричала, и поднос
обрушился на пол, а вода обрызгала ноги. На кровати лежала Александра. Бледное
лицо было в темных разводах и потеках, глаза широко раскрыты и возведены к
потолку, руки сложены на груди.
-Сашенька, что с тобой? – она подбежала к дочери, прощупывая пульс. На крик
прибежал и отец. Взволнованно он заглянул в комнату, понял, что дело плохо и
побежал за нашатырем.
Долго родители приводили Сашу в чувство, ещё дольше пытались выжать хоть слово.
Все, что она произнесла, по-звериному глядя на них, это была единственная фраза:
-Оставьте меня в покое.
Дмитрий Алексеевич и Мария Алексеевна вышли из комнаты и сразу же вызвали
доктора. После этого Мария Александровна позвонила Петру и спросила, не
происходило ли ничего между ним и их дочерью, что так сильно впечатлило и
повлияло на её сознание. Петр не стал скрывать, что они поссорились. Услышав то,
что она и ожидала услышать, мать все списала на амурные отношения и уже
разочаровалась, что вызвала врача. Вскоре всё-таки пришел доктор.
Саша лежала в спальне. Больше она не слышала криков и ссор, но надломленный мир,
не мог больше быть идеальным. Как у человека после операции остаются швы, так и
внутри неё было много рубцов.
Дверь открылась, и в комнату вошел доктор, внешний вид которого был
располагающим, а улыбка не была заискивающей и наигранной. Он не был молодым, но
и стариком его сложно было назвать. Манера держаться, говорить вкрадчиво и
ласково, расположили к себе девушку. Вначале она молчала, а доктор пытался
разговорить её. Вооруженным глазом отметив, что проблема похожа на нервный срыв,
он начал произносить вслух домыслы, от которых внешне пренебрежительный вид Саши
стал уступать место грустному и подавленному взгляду.
Доктор открыл дверь и пригласил войти родителей. За ними в комнату вошел и Петр,
который приехал сразу же узнав о проблеме.
Все выглядели взволнованно. Доктор протянул Марии Александровне листок с
лекарствами и сказал, что больной надо лечить нервы, а им надо прилагать усилия,
чтобы не вызывать у неё эмоциональное напряжение.
Саша поочередно рассматривала лица родителей и Петра. Если от последнего она
может отказаться, то от первых двух не имеет права. Ей стало жаль себя,
родителей и даже Петра, который как-то по-детски взволнованно смотрел на неё. А
потом стало невыносимо грустно, и из глаз Саши полились слезы, от чего всем
присутствующим стало не по себе.
-Что же мы натворили с нашей Сашенькой? – обратилась к мужу Мария Александровна,
которая наконец-то поняла, что причина скрывается только в них двоих. Закрывая
руками лицо, она выбежала из комнаты не в силах смотреть на смертельно-бледное
лицо дочери, которое теперь казалось намного старше её собственного.
