Самым сложным было найти место для ночлега. За время скитаний Фед
продегустировал не один десяток всевозможных постелей, каждая из которых
вонзалась в него невидимыми иглами страха и не позволяла бродяге хотя бы на
мгновение расслабить извилины уставшего, но все такого же острого сознания.
Бродяге…
С каждым днем молодой поэт все больше сливался с безобразной массой попрошаек,
воришек и других отбросов зубастой системы, хваткой бульдога вцепившейся в
судьбу студента, громкими шагами простукивавшего свой путь к светлому будущему.
Стихи в школе, стихи в институте. Первая публикация. Первая сцена. Легкий гул.
Тяжелый гул. Крик во весь голос.
Свобода – это такая сказочная фея, о которой рассказывали в телевизорах, но
которую своими глазами видели только те, кому нечего было желать. Кому хватало
воздуха, чтобы залить полный бак легких, приводящий в движение механизм чувств и
инстинктов.
Писать можно было разное. Писать можно было все, но каждое Все могло в любой
момент оказаться вне символов нового букваря, что и случилось с лирикой Феда.С
его душой, радужной палитрой растекшейся сначала по просторам Интернета, а затем
и по черепным коробкам людей, обнаруживших смысл в словах темноволосого парня,
экспрессивно выкидывающего на толпу литры строк и восклицательных знаков. Потом
писать было уже нельзя.
Тот, кто один и свободен –враг. Неправильный. Пальцы Феда еще соревновались в
беге по клавиатуре, когда пришла пора исчезнуть. Спастись, пока не поздно. Уйти.
Ночлег – это самое сложное. Наклеив усы, сжившись с неправдоподобным париком,
Фед не потерял свои строфы и не рассыпал по улицам большого города драже идей,
не имевших права исчезнуть без следа. В бреду беспокойного сна слова слагались в
стихи, а разум, до этого отказывавшийся запоминать наизусть самые яркие
четверостишия, приучился откладывать в потайные отсеки то, что грозило остаться
неопубликованным и неуслышанным.
После каждой нервной ночи наступает хмурое утро. Но в тот раз все было
по-другому. Родившийся в муках бессонницы план опустошения всех отсеков памяти
был простым и отчаянным, а то горластое Интернет-кафе напротив холодного парка
ночных терзаний превратилось в самое важное заведение для первого поэта-бродяги
сенсорного века.
У него не было много времени, потому что страх всеми частицами своего
бесформенного существа корябал спину Феда, напоминая ему о возможной слежке и о
прожигающих насквозь едких взглядах из-за столиков. В белоснежно-прямоугольном
рабочем поле толпились буквы слов и дотошные знаки препинания, рисковавшие в
спешке занять неверную позицию и нарушить ритм того или иного произведения.
Страница наполнялась стихами. Страница ожила новыми воплями, позволяя анапестам
и амфибрахиям прожигать насквозь несуществующие листы бумаги поэзии сенсорного
века.
Усатый, сутулый, неопрятный мужчина оттолкнул тугую дверь и выскользнул на
тротуар большого запутанного города.
«Он у меня всегда в “избранных” был. Я его и не удалял даже после исчезновения.
В тот день неожиданно стихами посыпал. Не самое гениальное, конечно, но вот это
“У меня теперь все хорошо” прям за душу взяло. Жалко его. Хороший был поэт»
Ночлег всегда превращался в сущий ад. Сначала ведь еще место нужно найти
поукромнее и потеплее.
Лабиринты одинаковых и разных дворов. Невразумительная глубина большого города,
сжимающегося до сотых долей квадратных ангстремов в моменты отчаяния и слепого
бегства от самого себя. Стук каблуков.
– Постойте! – шепот, громыханием всех трещоток Вселенной взрывающий темноту
новой ночи. – Постойте! Я знаю Вас! Постойте! Я никому ничего не скажу! Я поэт…
Вы читали меня! Я Игорь! Игорь Мглистый! Псевдоним у меня такой…
Пропадать можно по-разному. Но каждая ярко-ночная встреча рассыпается вариантами
сумасшедших легенд, вложенных в уста самых непробиваемых скептиков и самых
неунывающих фантастов.
– Здравствуйте, Игорь… Стихи я Ваши читал. Псевдоним у Вас ужасный…
– Ну да, это так…
– И произведения Ваши отвратительны. И в них нет правды. Они слишком кислые…
Шаги позволяют сцене расшириться до микронов в квадрате. Голове неудобно
смотреть из-за плеча, поэтому Феду приходится поворачиваться целиком. А впрочем,
он сам так захотел.
– И самое главное, Игорь. Забудьте, что я вам говорил. Все это вздор. Забудьте,
что вам говорили те, другие. И мне говорили то же самое… Пишите. Читайте и
пишите.
– И я смогу писать хорошо?..
– И Вы сможете писать.
– А куда же пойдете Вы?
– А я пойду на ночлег.
Глупый, бессмысленный диалог. А последний ночлег – это последняя проблема. Ее
решение растворяется в лабиринтах всех дворов невразумительного города
сенсорного века.
Занавеса нет. Это же не театр. Это ночь.
