За годы, что мы не виделись, внучка Даша у Кирилла Ивановича и Людмилы Васильевны превратилась из плаксивой девчонки в степенную девушку; остальное в семье, казалось, не изменилось. Как прежде мы пили чай за тем же столом в центре комнаты, перегороженной ширмой, как и раньше, несколько душной, несмотря на высокий потолок, и снова в нашей компании был попугай. Зелёный, с волнистым серым жабо, он сидел на столе под букетом сирени и лакомился пирогом. Это было зрелище! Попугай с таким аппетитом выклёвывал из начинки крошки желтка, отрывал край подрумяненной корочки. - Нравятся пирожки? – спросила его Людмила Васильевна. Попугай повернул в её сторону выгнутый нос и прокартавил: «Передаём последние известия, Кеша хороший». Его ответ доставил старикам удовольствие. Оба взглянули на меня с ребяческим озорством. Даша, как будто, ничего не заметила, а мне сделалось грустно. Вспомнился точь-в-точь такой же попугай, общительный, тоже с гонором. Его купила на Полюстровском рынке Людмила Васильевна. Когда школьницей после занятий я заходила к ней, она, часто моргая из-за очков, сильно увеличивающих её небесно-голубые глаза, разрешала мне выпустить попугая из клетки. Он меня уже ждал. Нетерпеливо кричал: «Пора! Пора!» Однажды, это случилось за день до переезда нашей семьи в отдельную квартиру, на улице мела колкая сухая пурга, я открыла клетку без спроса, и попугай улетел в форточку. Я долго искала его, обморозила руки, роясь в кучах счищенного на тротуарах снега, но не нашла. Попугая тоже звали Кешей, поэтому, глядя на нынешнего баловня семьи, я, виновато вздохнув, сказала: - Кеша второй… - Нет! Не второй! Это тот самый Кеша! – поправила меня Даша, встала и быстро пошла к отгороженной половине родителей. Там звонил телефон. Едва Даша скрылась за ширмой, попугай расправил крылья, неуклюже припал на грудку, рывком вспорхнул и затрепетал над столом. Под брюшком у Кешки вместо лапок торчали коротенькие культяпки. Я молчала, ошеломлённая. А он пролетел в угол комнаты, опустился на ширму, стал похож там на новенькую детскую погремушку и закартавил знакомо: - Пора! Учи ур-роки! В чистоте его нежной окраски, в напористом голосе не было ничего жалкого. Я осмелилась тихо спросить: «Кешка! Где же тебя нашли?» - Скажи ей, – ответил за попугая Кирилл Иванович. – «Валялся я под водосточной трубой в нашем дворе! Самым зорким, скажи, оказался дед! Подобрал меня!» Тут Кирилл Иванович, к моему удивлению, засмеялся, словно рассказывал о весёлом, обернулся на попугая. - Ну, расскажи, Кешка, принёс меня дед и, вспомни-ка, что я велел нашей с тобой санитарке? Кешка не обращал на Кирилла Ивановича внимания. Наклонился с ширмы к Даше, что-то ей лопотал. Кирилл Иванович, похоже, обиделся на него, покраснел: - Не знаешь?! - Где ж ему знать! - заступилась за попугая Людмила Васильевна. - Ты попросил: «Выходи и его, как меня в медсанбате. Что б и этот был жив!» Но он не слышал. Неделю его отпаивала: аспирин, чай, димедрол. Ты его без сознанья принёс! - И без лапок? – произнесла я. - С лапками, - возразила Людмила Васильевна. – Но отморожены были. Началась бы гангрена. Он, хоть и птица, а понял: надо действовать. Обломил себе лапки. Как сейчас вижу. Люба, ты помнишь её, дочка наша, с работы вернулась, глядит, вон там под клеткой… и мне: «Мама, что это на полу?» И вдруг как крикнет: «Кешкина лапка!» «Господи!» – вырвалось у меня. Я представила худенькую, похожую на Кирилла Ивановича Дашину маму, её крик, всю эту комнату сразу после моего отъезда. Сделанное добро или зло, оказывается, продолжает жить на покинутых нами адресах. Людмила Васильевна улыбнулась, положила мне на тарелку ещё пирога, продолжила: - Дед за сердце. Зять с Дашей в два голоса: «Кошмар! Кошмар!» А Кешка на наших глазах отломил клювом вторую, и… хирург! Чтобы стоять на ногах, прямо, гвоздики со шляпками на концах из обломышей сделал. Как биться за жизнь, всему заложено Господом: и человеку, и птице, и желудю. Он в разуме каждого, потому и говорят Всеведущ и Вездесущ! - Склероз в твоём разуме, а не Всеведущ и Вездесущ! – снова разнервничался Кирилл Иванович. – Забыла!.. Перебивая друг друга, пререкаясь, вгоняя в краску меня, старики вспоминали, как их попугай научился стоять на культяпках, как полетел первый раз. - Сначала взлетал только с её ладошки. Она выхаживала! - Кирилл Иванович посмотрел на жену.– Она и подушечки придумала, чтоб сам мог взлетать. Гляди! Он показал мне пальцем на люстру. Там, на гнутой латунной трубке, что-то краснело. - Вон, даже где мы привязали ему подушечку! Видишь? И только тут я увидела в комнате новое. Всюду пестрели разноцветные крошечные подушечки. Розовая - на столе, желтая - сверху клетки. На ширме попугай сидел тоже на подушечке. Разговор о нём Кирилл Иванович заключил неожиданно. - Вот так и живём! Ветераны войны! С попугаем шестеро в одной комнате. Стоим в очереди на квартиру. Да уж не надеемся ни на что. А!.. - Кирилл Иванович с досадой махнул рукой. - Давай-ка я тебе заварочки крепенькой, - предложила ему, беря чайник, Людмила Васильевна. - Не расстраивайся. Зато мы в центре. Минута – и на Неве. Красота такая! Промолчав, Кирилл Иванович протянул чашку жене. Она добавила ему заварки. Они стали мирно пить чай. Попугай тем временем повернулся ко мне, рассматривал меня с высоты. Я поняла: моё покаяние перед ним никому здесь не нужно, и потому, вложив свои чувства в интонацию голоса, я только позвала его: - Кешка… Он выставил грудку, опустил, заколыхался вниз, вверх, выражая расположение. - Пор-ра! – проговорил отчетливо и с напором. – Учи ур-р-роки! Людмила Васильевна с Кириллом Ивановичем рассмеялись. Мне тоже стало смешно. И тогда, словно в порыве радости, Кешка кинулся с ширмы. На мгновенье повис в воздухе, сильным махом крыльев толкнул себя вверх, вспорхнул! А дальше, плавно беря высоту, полетел, охватывая простор большой петербургской комнаты. Мы подняли за ним головы. Он выше, выше! Под самый потолок. Фантастично… ожила белая лепка… перевитые стебли, цветы отозвались ликованью летающей птицы! Кирилл Иванович свистнул! Даша пробежала мимо меня. Я следила за Кешкой. После третьего круга он заметно устал, сблизил крылышки, пошел вниз, на снижении сумел дать крутую петлю и, восхитив меня точностью своего глазомера, ни разу не вильнув в сторону, влетел в клетку. Возле неё уже ждала Даша, быстро захлопнула за ним дверцу, распахнула окно и позвала меня посмотреть, что ещё будет делать Кешка.
Мы встали рядом у клетки. Вверху её, где обычно подвешивают круглую палочку, за какую, ухватясь цепкими лапками, любят раскачиваться попугаи, висели качели, тоже с подушечкой. Кешка сразу толкнулся в дверцу. Понял: закрыто. Недовольно нахохлился. Завертелся. Увидел качели. Вспрыгнул на них. - Глядите внимательно! - сказала Даша. Попугай подвигался боком ближе к стене клетки. Упёрся крылом в её частые прутья. Качели немного подались вперёд. Он тоже потянулся вперёд, захватил клювом металлический прут, после чего осторожно освободил крыло, отпустил прут и раскачал качели. Сам! Сам! Даша потом качнула его ещё…
