«У России много достижений, которыми она может гордиться!
Но есть рекорд, который позорит нашу страну: она одна из самых пьющих в мире.
Проблема алкоголизма пронизывает собой все слои общества, проникает буквально
в каждый дом, в каждую семью, унося в бездонную пучину жизни, и судьбы, и само
будущее государства и следующих поколений».
(«Аргументы и факты», №5, 30
января-5 февраля 2013 г.).
Санька пришел после тренировки. Разделся, умылся, повесил боксерские перчатки на
гвоздик. В секцию он ходил неспроста. Готовился дать отцу отпор, если тот
вздумает бить мать.
Сели ужинать. Отец привычно опорожнил бутылку водки и принялся за брагу. Пьянел
на глазах, стучал кулаком по столу, густо рассыпая бранные слова. И тут подал
голос Санька. Он попытался успокоить отца, чтобы тот прекратил размахивать
кулаками и оскорблять мать. Да где там! "Это ты мне? Вырос что ли? Да я тебя в
бараний рог!" И они сцепились. Отец с сыном. Старший Полынин побагровел,
раскосматился, ощетинился, как хищный зверь, а младший только пыхтел. Он уже не
был тем робким и слабеньким юношей. Мать с испуга запричитала. Санька нутром
почувствовал, что если отец сожмет его медвежьей хваткой, то ему придет хана. Но
ударить по мясистой физиономии не решался. Все произошло в считанные секунды.
Вырываясь, Санька изловчился и сделал подножку, и они оба с шумом грохнулись на
пол. Оказавшись сверху, Санька автоматически, как на тренировке, захватил руку
на болевой прием. Как только отец вырывался, Санька, напрягаясь, жал что есть
силы на руку. Отец приходил в ярость, брызгал слюной, орал что есть мочи: "Убью
стервеца! Вон, из мово дома!"
Санька лихорадочно соображал: как быть? Отпустить? А вдруг начнет преследовать?
Ударит чем-нибудь? Он отпустил его и рванулся к двери, как ошпаренный. Выскочил
в одних носках и свитере. А что дальше? Куда бежать без валенок и пальто, - на
улице мороз под тридцать? Через несколько секунд дверь распахнулась, и Санька
увидел бешеный оскал лица. Отец держал топор. Санька успел, до того, как отец
сбежал с крыльца, открыть ворота и выскочить на улицу. Отец, яростно сотрясая
воздух топором, бросился вдогонку. Санька не чувствовал под собой ног, а только
тяжелое дыхание сзади. Запыхавшись, добежал до тракта и остановился. Бешено
колотилось сердце, да так, что готово выскочить наружу. Отец не преследовал, он,
как ни в чём не бывало, покачиваясь, брел обратно. Вот он скрылся из виду, и
улица стала пустынной. Мороз крепчал. Ветер обжигал лицо. Саньку охватило
отчаяние, и на глаза навернулись слезы. В окнах близлежащих домов спасительно
горел свет, но он не решался постучать. Привалившись к изгороди, он тупо смотрел
на еле различимые снежные шапки акации. Из состояния забытья его вывело тявканье
собаки. В приоткрытой двери показалась мрачная фигура мужика в длиннополом
тулупе с пыхающей цигаркой:
- Ты что тут делаешь, паря?
Санька молчал.
- Воровать надумал? - наступал мужик.
Санька отрицательно мотал головой.
- А ну, убирайся по добру, по здорову!
Попыхивая цигаркой, он приблизился к Саньке на расстояние вытянутой руки и
сквозь зубы процедил:
- Ты, оглох что ли, паря?
И тут он разглядел, что парень-то раздет: без пальто, без шапки.
- Ну, паря, да ты, поди, околел!
Он затащил его в хату, прокуренную табаком.
- Ну-ка, старуха, дай чего-нибудь мальцу погреться, да покрепче, а то коньки
отбросит.
Старуха поднесла к губам Саньки кружку с самогоном. Санька не противился, ему
было все равно. Он не в силах был глотать, и остатки самогона струйками
растекались по подбородку. Вскоре Саньке сделалось дурно и его вырвало. Он
попытался встать, но упал, как подкошенный, - его совсем не держали ноги.
Кружилась голова, руки кое-как шевелились.
- Ноги, - прошептал Санька.
- Ты чей? - спросил мужик.
- По-лы-нин, - через силу выдавил Санька.
- Женькин сын что ли?
Тут Санька вскрикнул от боли, застонал. И только тогда мужик с бабой
всполошились и решили вызвать "скорую". Санька впал в беспамятство. Он не
помнит, как приехала "скорая", как его выносили на носилках и везли в больницу
по ухабистой дороге.
…Он, чувствовал, что взлетает необычно легко и парит в облаках. Неторопливо и
плавно. Вот он поднимается высоко над скалой, и оттуда камнем падает вниз.
Сердце сжимается от страха скорой гибели. Кажется, он вот-вот расшибётся о
камни, но тут он, беспомощный и липкий, вдруг вздрагивает, пытается вскочить с
постели, размахивает руками. На какие-то секунды он, как загнанный зверёк,
ошалело глядит на медсестру, на ее накрахмаленный колпак. Потом этот колпак
начинает уплывать.
Санька третьи сутки в бреду и несет околесицу, что волосы дыбом встают. Хирург
больницы, куда спешно привезли Саньку, не решался на операцию, медлил, надеясь
на чудо. Приближался роковой день. Озабоченно переговаривались медсестры. Плохо
парню, - все ещё бредит.
- Это с пятой-то?
- У него обморожены ноги.
- Жаль парня, если все-таки…
И Санька снова поднимается в синеву неба, мягкую и теплую, и долго парит в
воздухе, наслаждаясь свободой. Падать не хочется, но какая-то неведомая сила
тянет его вниз, в пропасть, и, пытаясь освободиться от невидимых пут, он
расправляет крылья, чтобы как можно дальше продержаться в воздухе. Опьянённый
полетом, с жадностью обреченного он глотает воздух и приходит в себя.
Его катили из операционной в палату, когда боль тупо зажгла конечности ног.
- Что-то с ногами? - почувствовав неладное, спросил Санька.
- Ты, милок, наберись терпения, возьми себя в руки, Иван Григорич ...
Медсестра недоговорила, не успела договорить, так как Санька лихорадочно скинул
с себя одеяло и застыл. Вместо ног торчали перебинтованные обрубки ...
- Как? - рот его перекосило в испуге.
- Что вы наделали? Как могли? - по щекам Саньки катились крупные величиной с
горошину слезы.
- Миленький, Иван Григорич сделал все возможное, - успокаивала медсестра.
Но голос у медсестры вдруг задрожал, и, чтобы не навернулись слезы, она
незаметно, отвела глаза в сторону. Она совладала с собой. Да и как иначе! Нельзя
ей, медсестре, показывать слабость. Санька закатил истерику, заорал что есть
мочи:
- Как могли! Кому я теперь такой? Жить не хочу!..
Он упал с носилок и, катаясь, с яростью обреченного, бился на полу. На шум
сбежались врачи из ординаторской и поставили укол. Он успокоился, заснул. Но
когда просыпался, то обречённо держался за дужки кровати, прерывисто дышал.
Больные, кто мог ходить, дежурная медсестра, успокаивали.
Бессознательное чувство полета сменялось болью, полынной и саднящей. Временами
казалось, что он на сенокосе вдыхает запах полыни. Кружится голова. Перед
глазами вырастает пучок травы, который нарвала мать. Он отворачивается и
убегает. Однако в придорожной траве вновь попадается противная трава. Что за
наваждение? Перед глазами отчётливо виден пустырь, что за домом, и там всё та же
полынь.
Запах полыни незаметно для него стал ассоциироваться с болью, с несчастьем. Он
пытается убежать, с головой закрывается одеялом, но горечь, застрявшая в горле,
не даёт ему дышать полной грудью.
- Не-на-ви-жу! - с этой мыслью измученный Александр Полынин засыпает.
***
Сергей стучал в дверь под непрерывное тявканье собаки. Наконец, с крыльца
послышался знакомый голос матери:
- Кто там?
- Я мам, Сергей.
- Ой, это ты, сынок, - послышалось за дверью.
- Погоди, маненько, Шарика загоню в конуру.
Она торопливо открыла двери. Шаль сбилась на плечи, дрожащие руки искали опоры.
И она бы упала, если бы Сергей не сделал шаг навстречу и не прижал её к груди.
Она зарыдала. Он её успокаивал, гладил седые, совсем как у старухи, волосы.
- Как же она постарела! И у него подкатил к горлу комок. Ведь года не прошло,
как приезжали с Ольгой. Она не была такой. А теперь что? Морщины изрезали лицо,
похудела. Глаза невеселые, поблекшие какие-то. А с чего ей веселиться?
Радости-то кот наплакал.
Она мало-помалу успокоилась, вытерла платком слезы:
- Тут такое без тебя отец вытворял. Я думала, что не выживу.
- Ты телеграмму-то получил? Я, как про Сашу узнала, так два дня лёжкой лежала.
Она смотрела на него снизу вверх. А он кивал ей в ответ. Она была рада сыну, и
слезы снова выступили на глазах.
- Пойдем, мама, домой, а то простынешь, - озабоченно заметил Сергей.
- Да-да, сынок. Ты только с отцом поласковее, а то, как бы чего не вышло!
Резанули слух последние её слова. Они были на столько знакомы, словно он никуда
и не уезжал, и не прожил пять счастливых лет с Ольгой в далеком городке, а был
всё время с ней и слушал эту песню смирения.
- Неужели жизнь её так ничему и не научила? - думал Сергей, перешагивая порог,
на котором они с Санькой в детстве кололи орехи.
Сразу кольнул колючий взгляд отца. Не выражая восторга от приезда сына, он, ради
приличия, как-то нехотя протянул руку навстречу вытянутой руке сына, и Сергей
почувствовал легкое пожатие холодной, грубой, как жесть, руки. После чего отец
брезгливо сморщился, будто в чашку ему угодила муха, увидел открытую щель между
половиц и, выпятив небритый подбородок, ловким движением носка подвинул половик.
Он старался не смотреть в глаза сыну. Его взгляд всё время блуждал по сторонам.
Мaтушка укоризненно перехватила его взгляд, и он, почувствовав это, растопырил
пальцы на правой руке, запустил их в седую прядь пышных волос, отбросил её со
лба на затылок; сделал это так ловко, словно в руках у него был гребень.
Простужено закашлялся и нехотя выдавил:
- Раздевайся, коль приехал.
Я заметил, что он не знает, куда деть свои длинные, но все ещё крепкие
стариковские руки. Наконец, он пристроил их на животе, сцепив в замок.
- С Санькой, тут, неважнецки вышло. Да ты, поди, знашь. С ногами катавасия
вышла… Отняли понимашь… Мать точит меня, как ржа железо, дескать, ты во всем
виноват.
- Ты, а кто же еще! - сорвался голос матери.
- Шары налил и буйствовал. Нет тебе прощения!
- Не я - водка виновата. Я осознал, понял и сейчас не пью, так, если самую
малость.
- Самую малость, говоришь. А кто вчера маячил, как помешанный! - не унималась
мать.
- Ты это понял, да не до конца, видно, - вмешался сын.
- Пьешь ведь. Попробуй теперь верни Саньке ноги!
- Ну, што я сделаю? Ну, убей меня, может, легче станет.
И он рванул на себе рубаху. На пол посыпались пуговицы.
- Замолчи, идолище проклятый! - чувствуя поддержку сына, срывающимся голосом
закричала мать.
Неожиданно она поперхнулась, что-то невнятно забормотала, но, успев схватиться
за клеенку стола, медленно стала сползать на пол. Сергей машинально оттолкнул
отца и подхватил мать. Он видел, как она, задыхаясь, ловила ртом воздух.
- Опять истерику закатывает, - отрезал отец.
- Прикидывается - не сдохнет…
После этих слов Сергей напрягся, словно перед броском. В глазах горела
ненависть:
- Уйди, или я не ручаюсь за себя!
- Мать права, ты во всем виноват! Один ты! - и Сергей схватил отца за плечи. -
Ты - убийца!
- Ты всю жизнь над всеми измываешься, прикрываясь проклятой водкой! Кому ты
сделал доброе дело?
Отец пыхтел, вырываясь, краснел, как рак. Скалил желтые зубы, словно
затравленный волк.
Сергей почувствовал, как его пальцы скользнули по горлу, и он с силой сдавил
липкий кадык. Отец налился кровью, захрипел, судорожно глотая воздух. А Сергей
давил и давил, до тех пор, пока тело не обмякло. Сергей разжал пальцы. Несколько
секунд он стоял ошеломленный, словно это ему нанесли смертельную рану.
Ноги подкашивались.
- Что теперь будет?
Пришла в себя мать, и попросила воды.
Сергей, шатаясь, добрался до кадушки и зачерпнул ковшом. Мать с жадностью
выпила. Он помог ей встать, довел до кровати. Она тяжело опустилась, разбросав
руки. Сергей, опустошенный, сел на сундук.
- Что с отцом? - тихо спросила она.
- Я, наверно, его задушил, - выдавил Сергей.
- Э-э-э-х! Что ты наделал?
Матери опять сделалось плохо.
- Я вызову "скорую", - и Сергей побежал к соседям.
"Скорая помощь" констатировала смерть.
- Что теперь? - всхлипывала мать.
- Я признаюсь, - твердо сказал Сергей.
- Что будет, то будет. Я все расскажу, а там пусть решают.
