Наконец-то мы решили оставить себе щенка. Дворняга Динка уже стара, и, вероятно,
это её последние роды. Гнилой способ умерщвления новорожденных зверёнышей в воде в нашей
семье не практиковался. Поэтому каждые полгода мы вынужденно, но не без
удовольствия, участвовали в квесте по кормлению, воспитанию и раздаче щенят
до-бэби категории.
Настырное звяканье будильника оповещало о новом трудовом дне. Наша мама,
благодарно откликнувшись на зов часов, поднималась навстречу очередному дню,
разворачивающему мягкими лучиками одеяло сырого тумана, обмякшего над
посёлком. Если и ты бодр в этот час, прислушайся: утро поёт тебе! Курлыканье воды
у камней на далёких перекатах, затихающее эхо, оставленное погремевшим поездом в
горах, искусное соло соловья, поселившегося по соседству с нами в старинном
скворечнике на серебристой осине: так на фоне тишины гравируется невесомая
музыкальная сеть. Через час-другой она перекроется жужжанием машин, трескотнёй
людских голосов и низкими басами, булькающими из колонок магнитофонов. Но пока
ещё есть возможность услышать в рассветной увертюре посёлка появление новой
партии: жалобным попискиванием, удовлетворённым мяфканьем и недовольное урчанием
она привлекла мамино внимание. Юные исполнители в этот раз отыскались под крышей
дряхлого сарая: трухлявый пол был содран когтями, в земле вырыта ямка, в которой
и окопалась Дина с потомством. Вернувшись в дом, мама и утро каноном пропели нам
о рождении щенков.
Девяностые – начало двухтысячных, многого из того, что сейчас зовётся
необходимым минимумом, в то время наша семья не могла себе позволить. В стенах тусклого
дичающего домика давно не блистала лоском новизны ни одна вещь. Разве что щенки:
с лёгким запахом кедровых орешков, приятные на ощупь, с яркой, будто
лакированной, шёрсткой, как желанные игрушки, только что снятые с магазинной
витрины. Подобно самцам павлина, гордящимся пёстрыми хвостами, ребята в школе
раскрывали друг перед другом своё броское оперение: красивые платья, модные
гаджеты, разноцветные пеналы, разодетые куклы. Мы выглядели просто
ощипанными. Зато у нас были настоящие щенки, со всей их животной
искренностью, детской непосредственностью и сумасбродной радостью, двигающейся в
тельцах от ушей до хвоста при нашем приближении.
Спустя три недели от щенячьего дня рождения, наш огород превращался в собачий
двор: из картофельных зарослей- в тернии шиповника, в глубину подскамеечного пространства,
из дебрей смородины, в теплице и на грядках сновали маленькие псы. Кусали нас за
ноги, тут же слетая с деревянного тротуара, не стараясь подняться, катались по
влажной земле. Без меры изжёванными и обслюнявленными пальцами мы прочувствовали
время, когда у щенят начинали резаться зубки. В возрасте полутора месяцев щенки
выводились на грунтовые пути посёлка. Брат и я шли рядом с ними, предлагая
каждому встречному взять собачку за копеечку (чтобы прижилась), попутно
предотвращая щенячьи попытки утопиться в канаве или исследовать пасть цепного
пса. Казалось, в каждом частном доме есть свой дворовой сторож, но всё же щенят
разбирали всех.
Нашей ветеранше восемь человеческих лет, всего лишь на пять меньше, чем мне, но
она скоро сорвёт красную ленту на финише своей жизни. Решив не дожидаться финала, мы
оставили щенка, такого, который всем своим видом и повадками намекал на то, что
он вырастет крупным и храбрым псом. Щенка звали Дружок (имена всех щенят
начинались на букву Д). Мой слух коробила эта ватно-мягкая, слащаво-льстивая
кличка. Я торопила каждый час, с дрожащим нетерпением ожидая момент преображения
щенка в пса, чтобы с полным правом называть его Другом. Но время не торопилось,
видимо, у него свои планы. Я снова разочаровывалась, не заметив в щенке
габаритных изменений. Дружок, кажется, не понимал моей обиды на него, прыгал ко
мне на колени в наивном восторге, ластился, облизывал руки так усердно, словно
хотел их съесть. «Ах ты, мой пушистый!»- вскрикивала я, внезапно растаяв,
хватала малька в охапку и кружила его в воздухе: - «Ну вырастешь ведь,
вырастешь!»
Потом, серый неуклюжий комок шерсти с висячими ушами и с кольцом–хвостом носился
по кустам, пытался сымитировать грозный лай неокрепшим голосом, приставал к своей
старой матери, покусывая за уши и бока. Никому не приятная процедура сажания на
цепь ребёнка (пусть и собачьего, но ребёнка) постоянно откладывалась. По мнению,
бытующему в нашей семье, цепью удерживаются слуги, другу же необходима свобода.
Наша Динка была вольна сама выбирать, где ей находиться. Она не кидалась на
детей, не грызла ноги коровами, не откусывала хвосты котам. Но всегда
чувствовалось, что она бдит за порядком в огороде: никаких чужих животных,
всегда оповещала о посторонних людях на участке. Не пропадала надолго, всегда
ночевала в будке или в сарае. Не ела обувь, не гадила на пороге. За какие грехи
такую собаку сажать на цепь?
Ближе к вечеру одного из тёплых августовских дней, я, брат и наш приятель
Санёк пошли в гости к бабушке Сани, она жила за леском и железнодорожной линией. Дружок
увязался за нами, но Тима решил,что лучше щенку остаться на участке, и кинул ему
пряник, который намеревался сжевать сам. Дружок отвлёкся, и мы удрали из огорода
(если щенки теряли нас из виду, то следом не бежали). Перестреливаясь из палок,
двигались короткими перебежками от дерева к дереву, таким образом преодолев
лесополосу за пять минут. Около ж/д станции поднялись на перрон: на одном из путей
разгонялся грузовой поезд, движением отрезав от нас ту часть посёлка, которую мы
намеревались посетить.
Ожидание - нудное времяпровождение. Дав отпор подбирающейся скуке, Санёк
запрыгнул ногами на лесенку вагона, медленно проезжавшего мимо, держась за гнутую
металлическую ручку, прокатился метров десять с видом начальника города и
довольный спрыгнул. Это театральное действие являлось своего рода приглашением:
Тимка и я тут же схватились за лесенки, и поплыли под руку с вагонами. Катались
на поездах мы и раньше, но вдалеке от станции, там, где некому было нас заметить.
А сейчас, слегка обнаглев, мы каруселили на поезде на всеобщем обозрении, но
никто и не собирался нас ругать. Развлечений мало в посёлке.
Состав засчитанные мгновенья переносил на десятки метров, успевай лишь вовремя спрыгнуть! Бежишь обратно и цепляешься ещё раз, и – полёт – прыжок – бег! Поезд
мчался рыже-зелёной полосой, хвататься за лестницу становилось сложнее, железяки,
облеплявших вагоны, проносились мимо, отбивая протянутые к ним пальцы. Волны
воздуха от разогнавшегося состава гневно лупили нас по щекам и пускали пыль в
глаза: я повернулась спиной к атакующему ветру, и увидела, как кукольно
разыгрывая испуг, дрыгая в воздухе ногами, карикатурно открыв рот в немом крике,
на ржавом вагоне просвистел мимо меня брат. Спрыгнув, присел на щебёнку,
показывая жестом, что уже укатался и больше не полезет. «Он что, реально
испугался?» - усмехнулась я про себя .Хватит ему на сегодня... А я прокачусь в
последний раз! На длительные рассуждения времени нет. Ближе. Лестница. Прыгаю.
Цепляюсь. Черт! Тянет! Колёса! Уголь! Прыгаю! Разобьюсь. Голову прикры... Что
это?
Напряглась для прыжка, выцепила взглядом лесенку на четвертом от меня вагоне, но
лестница уже пролетала мимо. Чуть запоздало схватилась за неё. Это конец. Обхватить
железку ладонью полностью не успела - только фалангами, устойчиво встать на
ступеньку не получилось, меня откровенно сносило с вагона. Прыгать уже страшно.
Может, ехать на поезде, пока он не затормозит? Пальцы предательски стали
соскальзывать с железки. На раздумья - миг, пока не свалилась. Два шага от
поезда – и я в безопасности. Ноги стояли неустойчиво, попытаюсь оттолкнуться –
засвищу под стальные жернова, на которых катится поезд. Поступлю так: аккуратно
спущусь на землю и отбегу от вагона. Спрыгнула на щебень - и тут меня потащило за
поездом! Руки-то я от лестницы не убрала! Тащит не только вперёд, за поездом, но
и под него! Просто отойти от вагона не получится: отпущу пальцы, и состав вмиг
приберёт меня к колёсам. Глянула вниз на злобно мерцающую сталь, представила, с
какой легкостью колёсные пары тридцати вагонов перемелют очень нужное мне тело в
фарш, и в глазах потемнело. Только я прозрела, как увидела приближающуюся кучу
угля, которую так некстати выкинули из грузового вагона нуждающиеся в топливе
люди. Не оттолкнусь от поезда - споткнусь об эту кучу, и скачусь под колёса. Если
меня раньше под них не затянет. Собрав в кулачки свои ничтожные силёнки,
отталкиваю вагона прочь от себя. Куча чёрного золота, пугавшая мрачной
перспективой столкновения с ней, распласталась прямо перед ногами, заботливо
подставив мне свои жирные острые углы. Рухнула на уголь, предусмотрительно
прикрыв руками голову. Мелкие камешки под локтями рассыпались в стороны, локти
разъехались, обняв горку угольных булыжников, и голова со свистом прилетела в
подготовленную мишень, виском об край. В десяточку! Подбегал Тима, потом Санёк, я
уже далеко успела уехать от них. "Что там?" - спросила я, указывая на левый
висок. "Бровь разбила" - ответил мне кто-то из них. «Хе!» -
вырвался нервный смешок. Прижала к ране подорожник, поспешили домой. Всего лишь
бровь!
На правах раненного и обиженного жизнью человека, я развалилась в безделье на
низком диванчике,объявив в доме, что споткнулась о рельс и упала на кучу угля. «Вы
Дружка с собой брали?» - спросила мама: «Иди, поищи его в леске!». Я, сделав
лицо типа «Как можно больного человека гнать куда-либо?», двинулась на поиски.
Щенок столько раз пропадал, а находился где-нибудь под настилом или под березой,
в пределах огорода. На половине дороги до ж/д линии встретились знакомые. «Там
не ваша собака под поезд попала?» - поинтересовались они. «Да нет, не наша. А где
попала?» - встормошилась я. «Там, правее от станции». Бегом туда. Практически
сразу заметила на одном из путей обезглавленное собачье тельце.
Надеясь, и моля, и уповая на то, что это не наше животное, приближалась к
трупику. Нет, наш песик на участке, забился под тротуар, и выбраться не может. Крутится, вертится,
его позовут, а он и запищит в ответ, и мама поможет ему выбраться. Даст ему
поесть (что-то в горло пересохло), а он, пока кушает, как обычно демонстративно
залезет в миску лапами. Я похожу здесь, никого не найду, вернусь домой: пёсик
около самой калитки меня встретит, завиляет хвостом, пожуёт штанину, покажет,
как рычать научился, и побежит вперёд, путаясь под ногами. Присяду на пороге,
подскочит, будет мордой крутить да ладошки лизать, буду отбрыкиваться от его
ласки, но смеяться, смотреть в глазёнки его добрые, частичку себя там видеть.
Страшна смерть под колёсами поезда, к любому погибшему жалостью проникнешься, но
это (я подошла достаточно, близко, чтобы рассмотреть несчастного), но это наш
Дружок.
Вода, застывшая в пространстве от века до века, получила свободу и в тишине, без
истеричного надрывного плача, затопила щёки. Разрез прямо по шее. Поезд – профессиональный
палач. Присела рядом, провела двумя пальцами по собачьей голове. Друг погиб на
пути, по которому ехала наша карусель. Быть может, дело было так: щенок всё
побежал за нами, но игра так захватила нас, что его не заметили. Следуя за нами,
кинулся к составу и перелез через рельс под медленно движущийся поезд.
Запаниковал, кинулся назад, но вылезти не успел. Моё мистически настроенное
воображение дорисовало Смерть в чёрном плаще и с косой, путешествующую в
грузовом вагоне на горе камней, пожелавшую взять попутчика. Хотя бы вон ту
девчонку, кидающуюся на поезд. И только Смерть поднесла к ней мерцающую сталь
косы, как вдруг о костлявые щиколотки с упорной нежностью потёрся маленький
серый комок шерсти, стал жевать плащ, вилять хвостиком, порявкивать, намекая, что
его срочно нужно потискать. Отложив косу, Смерть удивлённо рассматривала Друга,
а тот прыгал рядом в наивном восторге, пока состав уносил их вдаль от станции.
