По-разному складываются людские судьбы. В тот день я не мог и предположить, что
окажусь в кольце давнишней вражды и услышу плач ребенка, возложенного матерью на
жертвенник мученической любви.
Она шла по залу пенсионного фонда походкой медведицы, сжав ладонями локоть
супруга. Даже сильная хромота не уродовала красивую фигуру.
Cквозь паутинки морщин улыбались большие синие глаза. Видимо жестокий рок,
калеча ее ноги, прижал пальцами глазенки ребенка, оставив на память два синих
пятна.
- Вита?! - Я сгреб снятую куртку с соседнего кресла. - Присаживайся. На прием?
- Конечно. - Соседка по дому улыбнулась и тяжело уселась на стул.
- Сережа, - она повернула голову к мужу, - ожидай меня в машине и не кури много.
- Давно здесь? Мою сестру не видел? - Виктория медленно обвела взглядом зал.
- Сестру- Может и видел, но я ее не знаю.
- Она на меня похожа, но старше и не хромая, - Вита улыбнулась. - Впрочем, я
сама пятнадцать лет ее не видела, может, и не узнаю теперь. Крепко мы тогда
поссорились. Я бы и не звонила, да трудовая книжка у нее осталась, она сюда ее
принесет. Плохо сестре одной, на что меня ненавидит, а кровь родная, как жидкий
магнит.
- Чувствую, у вас старинная вражда, с глубокими корнями.
- Да, корешки еще из детства тянутся, - Вита снова оглянула зал, - но сестра -
это полбеды. Мать ненавидела меня куда сильнее.
- Мать? Неужели такое возможно?
- Еще как! Хочешь, расскажу о нашей семье? Такое и в кино не увидишь.
Я в нерешительности кивнул.
Крупная грудь соседки качнулась вверх, словно запасаясь воздухом на весь
рассказ.
- Десять лет, как я тетку похоронила. Верующей она была и не хотела уходить без
покаяния. Перед смертью тетка рассказала историю знакомства и жизни моих
родителей. Прощения просила. За себя и сестру. Многое тогда мне открылось. Я им
все простила. Лихое было время. Кровь ручьями текла.
Отец у меня русский. В войну на Дальнем Востоке директором оборонного завода
работал. Красивый был мужчина. Вихрастый, черноволосый, сильный. Представляю,
сколько бабьих слез о нем выплакано. В сорок четвертом его на Западную Украину
перебросили на должность начальника отдела милиции Львова. Что там творилось, -
сам знаешь.
В сорок седьмом через своего агента отец вышел на след Марьяна - знаменитого
бандеровского сотника. О нем легенды по Галичине ходили. В его схрон можно было
попасть только через люк в срубе колодца. Где был запасной выход, отец не знал.
Но он его вычислил по слегка желтоватому снегу возле дуба с огромным дуплом.
Отец догадался, что дупло специально выдолблено под могучую фигуру Марьяна.
Здесь и залег в засаде отряд милиционеров.
Когда в колодце взорвались гранаты, дупло медленно разверзлось. Оглядываясь, из
него вышел крупный мужчина. Нюхом затравленного волка Марьян учуял засаду,
громко вскрикнул и полоснул очередью из автомата навскидку. Убил милиционера и
рассек щеку отцу. Ответная пуля отца попала в сердце Марьяна.
Веревкой он был опоясан. Пятьдесят три свечных подпалины насчитали милиционеры.
Столько комсомольцев, учителей и специалистов задушил сотник. Патроны берег.
Обычно удавливали вдвоем. Но своих жертв он душил сам. Силы был огромной.
Эта веревка в столе у отца еще долго лежала. Мстил за невинные жертвы. Рядом с
черными отметинами звездочки красными чернилами рисовал за каждого убитого или
пойманного бандеровца. На пятьдесят третьей завязал узел и спалил веревку.
«Квиты», - сказал он.
В том бою милиционеры убили пятерых повстанцев, двое застрелились, одного
раненого взяли в плен. Он и рассказал об Орысе - моей будущей матери.
Связной она у Марьяна была. Привели Орысю на допрос. Взглянул отец на бледную от
страха дивчину и влюбился. Сразу и на всю жизнь. Любовь ведь с глаз начинается.
Минут пять, словно гипсовый сидел. Судьба его перед ним стояла. Синеглазая,
русоволосая, желанная.
Орыся сразу призналась, что ребенок в ее чреве, что любила и любит только
Марьяна, командира и пана ее души.
Кровью налились отцовские глаза. Вскочил из-за стола, положил руки на плечи
девушке и сказал: «Выбирай. Или расстрел, в лучшем случае десять лет сибирских
лагерей, или отрекаешься от бандеровской клятвы и выходишь за меня замуж».
Мать опустила глаза долу и прошептала: «Нэ хочу вмыраты».
Отец взял графин с водой, чтобы наполнить стакан, но уронил стеклянную пробку.
Осколки рассыпались по полу.
«Наше счастье родилось», - улыбнулся он. Но счастья не было. Его любовь никогда
не видела лица ее любви. К врагу оно всегда было повернуто, как подсолнечник к
солнцу. А семья без женской любви, что кадка без обруча.
Расписались они через неделю. А через семь месяцев мама родила Оксану. Отец
переписал документы о рождении ровно на месяц позже. Чтобы никто не усомнился в
его отцовстве. Но до сегодняшнего дня сестра отмечает только настоящий день
своего рождения.
Отец выписал матери новый паспорт. По нему она стала Ириной. Всю жизнь он ее так
называл и родственникам велел.
Через два года папу проинформировали, что часто видят его жену на Львовском
кладбище у какой-то неизвестной, хорошо ухоженной могилы. Это потом отец узнал,
что его Ирина на следующий день после смерти Марьяна тайком прокралась за
милиционерами к месту захоронения погибших в лесу. Вскоре вместе с директором
кладбища, законспирированным бойцом повстанческой армии, она откопала братскую
могилу и тайно перезахоронила останки любимого на городском цвинтаре. Дорогой
памятник ему установила с надписью под каменным веночком «Коханому Мар’янчику
від твоєї Орисі». А тогда отец сидел с лопатой в оградке, смотрел на надпись,
живые цветы в вазочке и ждал женщину с именем Орыся. И она пришла с букетом роз
и поминальной свечой. Все поняла мать, беззвучно упала на колени и обняла ноги
отца. Она целовала сапоги мужа и просила не трогать прах любовника.
В ярости он пнул ее ногой. Мать обхватила руками надгробие и зарыдала, царапая
землю. Знала, что навсегда с Марьяном прощается. Мимо милиционеры конвоировали
директора кладбища и двоих рабочих. Отец приказал им отвезти мать домой. Сам
пришел сильно пьяный ночью. Руки пахли землей и бензином. Молча упал на кровать.
Мать сняла его сапоги и одежду и долго целовала шрам на отцовской щеке -
Марьянову метку.
По этому делу многих родственников матери осудили, нескольких двоюродных братьев
расстреляли. Смерть экономит время. Одним взмахом косы многих в роду забирает.
Что сталось с прахом Марьяна, кроме отца не знал никто.
Когда мать почувствовала, что беременна мною, то возненавидела меня еще в
утробе. Тетка рассказывала, что сестра косу обрезала. Хотела, чтобы я мертвой
родилась. Есть такая примета у беременных. Била себя по животу, пытаясь от меня
избавиться. Примирилась только тогда, когда о беременности узнал отец.
Я родилась с врожденным вывихом бедер. Все детство в санаториях провела. Никогда
меня мать не навещала. Только отец. С ним я сделала первый шаг. Сначала на
костылях, а потом сама. Мне было шесть лет, когда отец прижал меня к груди и
плакал навзрыд от счастья. Я вытирала ладошками его слезы и целовала колючую
щеку. Дома мать даже не улыбнулась моим успехам.
Тяжело жить без материнской любви. До сих пор душа мучается, словно кислотой в
нее брызнули. Мать часто снится. Прижимает к груди, гладит рукой по волосам.
Но все лучшее доставалось Оксанке. А главное - любовь. Я ненавидела сестру, -
это она крадет мамину нежность. А сестра не выносила меня. За глаза называла
уродиной. Видимо, дети врагов наполовину враги. Каково семя, таково и племя.
Но я не сдавалась. Упрямой росла. Папина кровь. Мне было семь лет, когда мы
впервые отдыхали в Крыму. Вечером сестра оставила меня одну на пляже, забрав с
собой одежду, раскладушку и костыли. Я дождалась ночи и на животе ползла к дому
отдыха, минуя скамейки с влюбленными парочками.
А потом мы переехали в наш город. Отцу предложили повышение. В последние годы он
начал пить. Мать молчала и часто наливала ему сама. Однажды отцу стало плохо,
вызвали неотложку. Он обнял меня слабеющей рукой и сказал: «Доченька, ты у меня
самая любимая. Погубят они тебя, и некому будет защитить. Виноват я. В дурмане
жизнь прошла. Не сдавайся. Рассчитывай только на себя. Я тебе с того света
помогать буду». Горько он зарыдал. Второй раз я видела его плачущим. Любила я
отца, обиды на него не держала. Любовь его погубила. Околдовала его мать. Сумела
ухватить рукой пылающую сковороду. Отец умер в больнице в ту же ночь.
Я не сдалась. С палочкой ходить научилась. Институт окончила. Архитектором долго
работала. А тут и любовь пришла. Знаю, что и Сергей меня любит. Крепко любит.
Все бы хорошо, да за сына беспокоюсь. Дело открыл, деньги у него появились.
Страшно мне за него. День и ночь молюсь.
У Оксанки ведь тоже сын был. В Чечне воевал разведчиком. Контуженным домой
вернулся. Подлечился и в бизнес ушел. Деньги ручьем потекли. Получил как-то в
банке крупную сумму, но на обратном пути его мерс отсекли от машины охраны. В
посадке его на следующий день нашли. Возле перевернутой машины на спине лежал с
вбитой в грудь баранкой. А рядом валялась пустая картонная коробка из-под денег.
Милиция намекнула, что дело замято и посоветовала не возобновлять расследование,
иначе кого-то из родственников ожидает та же участь.
Так и осталась Оксанка одна. Ни детей, ни внуков, ни мужа. Многих мужчин она
соблазнила. Четверых мужей поменяла. Широко жила, красиво гуляла. Но время людей
не меняет. Душу за мужскую ласку продаст.
Вот и она идет, - Виктория махнула приближающейся полноватой женщине, -
постарела. Скоро в бабку превратится. Сейчас тебе глазки строить будет и грудью
трясти.
Оксана не спеша подошла к нам и села в свободное кресло, выгнув спину. Крупная,
русоволосая женщина с остатками былой красоты, но каким-то надломленным
взглядом, допускающим сомнение в ее неотразимости. Светлые, немного выпученные
глаза бегло оглядели сестру и остановились на мне.
- Ты с мужчиной? Молодой такой и красивый. - Оксана заговорчески посмотрела на
меня и призывно улыбнулась давно отрепетированной улыбкой.
- Ты Саше не улыбайся, - резко бросила Вита, - трудовую книжку принесла?
Оксана обиженно надула губы и медленно вынула из полиэтиленового пакета серую
книжечку: «Скажи спасибо, что принесла. Побегала бы по отделам кадров».
- Вижу, за могилкой отца ты не ухаживаешь, зато гробничка матери вся в цветах.
Давай договоримся: мы за оградкой и памятниками присматриваем, траву вырываем, а
ты цветы высаживаешь, обязательно на двух могилках. Отец для тебя много сделал,
- в голосе Виктории зазвучали приказные нотки.
Разговор сестер после разлуки напоминал начало поединка боксеров-тяжеловесов,
прощупывающих друг друга осторожными ударами.
«Примирятся или нет? - крутилось в голове. - Смогут перешагнуть старые обиды,
всесильна ли сила крови?» Казалось, еще немного и они сблизятся, забудут прошлое
и обнимутся, как сестра с сестрой.
Меня вызвали в кабинет.
- Саша, когда выйдешь, подожди меня. Вместе домой поедем. И Оксану подвезем.
Правда, Оксана?
Сестра нерешительно кивнула.
Выйдя из кабинета, я застал женщин, скандалящих через пустое кресло.
- Знать тебя не хочу, - встала на ноги Оксана, - умру, не приходи на мои
похороны. И оттуда не хочу тебя видеть. Ненавижу.
- И тебя никто приглашать не будет, - швырнула вдогонку уходящей сестре Вита. -
Ты для меня умерла. Навсегда!
«Одна Украина – один народ» - тормоза скрипнули у громадного бигборда.
Виктория достала из бардачка автомобиля старую черно-белую фотографию и
разорвала пополам.
- Хотела подарить сестре наше детское фото. Теперь не нужно.
Украина, - мелькнуло в голове, - на этих сестер похожа. Хотя нет, скорее на
сиамских близнецов. Два сердца, два тела и две души, сросшиеся в матке истории.
Только кровь одна. Видит ли ее муки Хирург? Кипит ли в небесном автоклаве
божественный скальпель? Один или два перста увидят крылатые ассистенты? Нет
ответа.
