- Какие яблони-то в этом году, обсыпные, - с гордостью за свой сад
певуче проговорила баба Глаша. – Яблочек наедимся!
- Пилог сделаешь? – спросил маленький Миша, который еще не выговаривал «р». Миша
очень любил бабушкины яблочные пироги.
- Сделаем, отчего ж не сделать, - ответила ему Аглая Филипповна и несколько раз
задумчиво качнулась на лавочке вперед и назад.
Она подняла глаза и посмотрела на деревья. Сад был небольшой, дачный. Яблоневые
деревья, уже старые, были посажены близко друг к другу и создавали своими
широкими разлапистыми ветвями уже не столько приятную тень, сколько суровый
полумрак. Ветки сгибались под тяжестью еще зеленых плодов, страдальчески
клонились к самой земле. Совсем рядом с шумом упало яблоко, и ветка, с которой
сорвался плод, с облегчением подпрыгнула. «Да, некому за садом смотреть», -
привычно подумала Аглая Филипповна.
- Миша, иди есть кашу, - позвала Анна Петровна, мама Миши.
- Не хочу, - гнусаво отозвался ребенок. – Невкусно.
- Очень вкусная каша, - снова попыталась уговорить сына Анна Петровна. Миша
захныкал.
- Не хочу, не хочу, - на глазах ребенка показались две огромные слезы, а губы
предостерегающе задрожали.
- Хорошо, - теряя самообладание, сказала Анна Петровна. – А что ты хочешь?
- Шоколадку, - недолго думая, отозвался Миша.
- Нельзя на ужин есть шоколад, - терпеливо объяснила мама. Миша снова
накуксился, готовый в любую секунду зареветь.
Аглая Филипповна, до этого молчавшая, цокнула языком и покачала головой.
- Забаловали тебя, ох, забаловали, - сказала она. – Мы в войну мечтали о каше.
Миша недоверчиво посмотрел на бабушку: не мог он представить, что кто-то ел кашу
по собственной воле, да еще мечтал о ней. Мечтать можно о чем-нибудь другом, об
игрушках, например, но вот чтоб о каше…
- А почему вы мечтали? Сказали бы маме, она бы плиготовила.
Бабушка Глаша улыбнулась грустной улыбкой: наивные слова внука воскресили в ее
памяти пережитый в те страшные годы ужас. Аглая Филипповна сама была не старше
Миши, когда началась война, но помнила все отчетливо, словно это произошло
совсем недавно: всю жизнь эти страшные несчастливые вспоминания преследовали ее.
- Что ты, милый, - обратилась она к внуку. – Голод был, нам нечего было кушать!
Кто бы нам стал кашу варить? Ее и приготовить-то не из чего было. Молока было не
достать. Это ты сегодня его не ценишь, потому что его много.
Глаза Миши высохли, и теперь он с интересом смотрел на бабушку.
- Бывало, мать принесет горстку картошки, плохой, подмороженной, вялой, и
полбатона серого хлеба, вот нам и первое, и второе, и третье. И мы счастливы
были такому обеду! – баба Глаша прищурила глаза, словно снова испытала
обреченное счастье тех редких мгновений. – А хлеб нам был вообще вместо
пирожного.
- Да, Миша, люди голодали, а ты есть не хочешь. Иди ужинать, - снова попыталась
повлиять на сына Анна Петровна.
- Ох, и страшное было время! – продолжила Аглая Филипповна. – Ты не
представляешь, и не дай Бог тебе это испытать! – с чувством добавила она. – Я
вот такая же, как ты теперь, была, а как сейчас помню, - она устремила взгляд
куда-то вдаль и пересказывала свои воспоминания. – Ладно голод, а сколько мы
страху натерпелись. Помню, жили мы когда в городе, страшнее всего была бомбежка.
- Что такое бомвешка? – не расслышав слова, спросил Миша.
- Это когда бомбы кидают, взрывают бомбы, чтобы убить людей и разрушить здания,
- просто объяснила она. Мишины глаза непроизвольно расширились. – Вот скинут
одну бомбу, - продолжала она, - и нескольких больших домов как не бывало, вместо
них пустое место. И спрятаться некуда, - упавшим голосом сказала баба Глаша. –
Бомбили с самолетов. И когда самолеты летели, нужно было скорее спрятаться в
погреб. А у нас в доме и погреба-то не было. И когда начинали летать самолеты,
мать нас хватала, и мы выбегали из комнаты в общий коридор, садились с
остальными соседями на корточки и ждали. Мама все, помню, говорила и невесело
так улыбалась, да я только спустя несколько лет поняла ее невеселую шутку, -
баба Глаша тоже улыбнулась, словно повторяя улыбку матери. - Говорила: «Если
помирать, так всем вместе, чтобы не в одиночестве», и прижимала нас, меня и
брата, к своим худым ногам.
- Стлашно, - не то спросил, не то просто сказал Миша.
- Очень, - тихо ответила Аглая Филипповна. – Они, эти самолеты, как начинали
летать, у нас душа в пятки уходила. Они летели, громко так, низко, что стекла в
доме звенели. И ревели страшно, аж дух захватывало, так вжжж, - бабушка Глаша
громко зашипела, Миша отпрянул от нее. – А когда бомбу скидывали, то такой
свистящий оглушительный был звук. И никогда не угадаешь, куда попадет. Если
падала недалеко, то в нашем доме могло волной выбить окна.
Маленький Миша сидел и молча смотрел на бабушку как-то вдруг повзрослевшими
глазами.
Вдруг в воздухе что-то треснуло, зажужжало, засвистело, окна летнего дома
зазвенели.
- Ой, - испуганно вскрикнул Миша и прижался к сидевшей рядом бабушке, которая
сжала его голову своими руками, словно желая защитить ребенка от того, что
происходило вокруг.
- Господи, это что, самолет? – растерянно проговорила Анна Петровна, тоже не на
шутку перепугавшись.
- Самолет, истребитель. У них тут аэродром недалеко, вот и летают, учатся.
Миша начал громко всхлипывать, слезы ручьем заструились по его щекам.
- Ба, война, бомвешка, - сквозь слезы проговорил он.
- Нет, нет, маленький, это самолет пролетел, не бойся, - успокаивала его баба
Глаша, но ребенок продолжал отрывисто всхлипывать, подрагивая щуплыми плечиками.
- Что ж они, совсем… - Анна Петровна не договорила.
- Окаянные, черти, от я на вас жалобу напишу, - прервал ее старушечий голос, и
вслед за ним к забору, разделявшему два участка, подошла, прихрамывая, дряхлая
беззубая соседка.
- От, видали? – обратилась она к Анне Петровне и кивнула Аглае Филипповне,
которую не сразу заметила за веткой яблони. – Ироды, совести у них нет. Как в
войну прям, - она грубо засмеялась.
- Чего, постреленка напужали? – сочувственно спросила она.
- Да не говорите! – воскликнула Анна Петровна.
- Напугался, - улыбнувшись, сказала Аглая Филипповна, отнимая от груди лицо
успокоившегося внука. – Мишутка, поздоровайся с бабой Пашей.
- Здласте, - тихо проговорил Миша, потирая ладошкой мокрые глаза.
- Ну, раскричался! Не боись! – сказала баба Паша. – Это летчики будущие, учатся
летать. В наши дни песня такая была: «Орлята учатся летать», - нескладно пропела
баба Паша и, развернувшись, пошла к себе, бормоча:
- Ох, безобразие! Напишу жалобу, напишу. Войны нам мало, что ли…
