Я приоткрыла левый глаз. Взгляд устремился в небо. Отёкшая туча сморгнула
слезинку, потом вторую, словно желая проверить, так ли сильно ей хочется
плакать. Капли дождя расплавились, едва коснувшись асфальта. На них никто не
обратил внимания. Туча гордо отвернулась, демонстрируя свой размытый профиль.
-Она умерла, но мы всегда будем её помнить! – вдохновенно причитал Саша, стоя
надо мной.
Кто-то из ребят, кажется, это заметил, и пристально вгляделся в моё неподвижное
лицо. Я поспешно закрыла глаза. Умерла же!
-Нам будет так её не хватать! О-о-о! На кого ж ты нас оставила? - вторила
«плачущим» голосом большеглазая девчонка в зелёном платье, кривя губы так, что,
казалось линия губ соскочит с лица.
Странно о ней рассказывать так. Сейчас-то я знаю, что зовут её Катей. Это
большеглазое создание украдет у меня первую любовь.
Во время уроков технологии, она, глядя на меня, рассказывать, что в «этом» он
«ого-го», а я буду рыдать в туалете, а потом, одеваясь в холодной, как склеп,
раздевалке, не раз услышу её сниженный до хрипловатого шепотка голос: «А когда я
про нас с Сашкой рассказывала, Вероника так меня смотрела! Того и гляди
расплачется!». А девчонки будут хлопать в ладоши, слушая её экспрессивный
шепоток, радуясь моим слезам как внезапной кончине кредитора. Меня считали
странной, а потому не любили все.
-Ну, вот. Я забыл, что говорить надо! – расстроился рыжий мальчик с неправильным
прикусом. Через несколько лет он будет меня бить, сопровождаемый «Врежь этой
дуре!».
- Её застрелили! – нахмурился Сашка. - Из ружья, понимаешь ты это? А ты не
знаешь, что сказать? – он, защищая меня, разобьет этому рыжему челюсть.
-Ну… Ээээ… Аааа… Без Вероники нам будет так скучно! Она же придумывала столько
интересных игр.
-Стоп! – поднялась я. – Какая тебе «Вероника»? Я же – олениха, забыл? Давайте
по-новой!
О, как мне нравилась эта игра. Суть проста: мы с ребятами - олени. Весь день мы
резвимся на поле, прыгаем, бегаем. Я – мать-олениха, они – оленята. Потом –
самое интересное! – в лес вторгаются охотники, для которых убийство зверят –
забава. И мать-олениха, защищая детей, подставляется под пули, да и помирает
посреди двора. Ребята-оленята оплакивают её. Как это упоительно – хоть на
секунду ощутить, что твоё существование заботит окружающих. Я и не знала, почему
для меня это так важно.
Мне хотелось, чтобы именно плакали, а не, например, восторгались, падая ниц.
Видимо, уже тогда была склонна к трагизму.
Только я открыла рот, чтобы снова закричать: «Охотники», как к нам подошла
тётка. Впоследствии выяснилось, что это была мать Сашки. «Свекровушка» моя,
несостоявшаяся.
- Вдруг упадёте – голову расшибёте… - начала она.
-Детям полезно бегать, - просветила я. Так говорили мои родители, когда гости
сетовали на мою чрезмерную активность. – Пусть носятся, пока молодые, -
снисходительно махнула рукой я, подражая своему папе.
Тётка смерила меня странным взглядом.
-Так это ты всех детей на уши поставила? – спросила она.
Я приосанилась. Мне казалось, тётка делает комплимент, хотя интонация не
располагала к такой мысли, гаденькая такая.
Она достала сигарету и затянулась. Вот сейчас меня это возмущает донельзя-
курить при детях «свекровушка» не постеснялась - отравляла наши неокрепшие
лёгкие, зато смела смотреть на ребёнка с насмешкой!
- Раньше я тебя здесь не видела!
-Да, мы недавно переехали! В первый подъезд! – я всегда разговаривала с
восклицательными интонациями.
-Ясно, - многозначительно ухмыльнулась она и отошла.
…
Вечером я вышла на улицу- в хлебный магазин, находящийся во дворе. Заметила, что
утренняя туча так и висит на небе. Это плохо. Если пойдёт дождина, никто не
выйдет гулять. И плакать по мне станет некому…
Проходя мимо лавочки, на которой сидели мамаши и бабушки. Завидев меня,
родительница Саши горячо заговорила:
-Вот эта Вероника - дочка того майора, который в первый подъезд въехал.
-А-а-а! - на меня воззрились несколько пар глаз.
-Это она по двору носится.
-А я ещё видела из окна, когда никого из детей не было, она скакала с совком и
сама с собой говорила!
-Правда? Неужели?
Ага, это было правдой. Только не с совком, а с лопаткой, и не скакала, что уж
так, а в песочнице сидела. И не разговаривала я с собой, просто что-то напевала
вполголоса.
В общем-то, всё, что говорили эти незнакомые женщины было правдой, но не могла
избавиться от ощущения, что меня оскорбляют.
Когда я возвращалась из магазина, они снова замолчали и вперили в меян свои
взгляды, рассматривая с головы до ног.
- Странно: родители, вроде, приятные такие…
-… особливо майор! Хи-хи.
-… а дочка – странненькая…
-А по мне, так сумасшедшая какая-то!
-Ага.
-А личико – вообще страх Божий. Бедный ребёнок…
-Здравствуйте! – неожиданно для себя громко сказала я.
Кто-то нелепо хихикнул.
-Здравствуй, - улыбнулась мать Сашки. Как мило.
…
-Ты преувеличиваешь, Вероника, - сказала мама. - Чтобы тебя обсуждали взрослые
женщины, говорили про тебя гадости? Во-первых, во дворах обсуждают и говорят
гадости только про алкоголичек и про... непристойных женщин, а ты слишком юна
для этого. Во-вторых, вдумайся, - это ВЗРОСЛЫЕ ЖЕНЩИНЫ. Какой им резон говорить
про тебя? Подумай сама!
Я, всё-таки, решилась посмотреть на маму.
-Вероника, в тебе нет ничего, совершенно ничего... плохого. Ни внешне, ни
внутренне. Ну, может, людям кажется странным, что ты у меня такая восторженная,
постоянно носишься... Но здесь, в Nске, просто люди такие. Заторможенные
немного. Их, возможно, удивляет твоя активность. Поэтому тебя могут считать и
называть странной, но уж точно не «страхом Божьим».
-Почему ты мне не веришь, мама?
…
Ночью я подслушивала под дверью. Да, это нехорошо, знаю. Просто не могла уснуть,
до глубины души потрясённая «страхом Божьим», а слоняться из комнаты в туалет
было скучно.
-Да-а, тяжело придётся Веронике среди обыкновенных детей. Для этого города она
уж слишком… непосредственная, - говорила мама.
-И что? Загонять её в тесные рамки, как это делают другие? – вопрошал папа. -
Почему непоседливые дети так раздражают некоторых взрослых? Заграницей детей
воспитывают иначе: им разрешают всё. До определённого возраста. А у нас – с
самого детства приучают подавлять свои эмоции, сидеть, сложа руки.
-А, может, это не так уж плохо? – задумчиво произнесла мама.
-Что ты ей сказала? – вдруг спросил папа. – Когда она тебе поведала про «страх
Божий»?
- Ээээ… что ей показалось.
-Почему? – возмутился папа.
-Я не могла дискредитировать взрослых в её глазах. Для неё старшие должны быть
авторитетом… Я с детства внушала Веронике, что всё, что говорят взрослые -
правда. Но это-то, вроде как, она правдой посчитать не должна… вот и сказала…
Она и впредь говорила так. «Тебе просто послышалось» и «не преувеличивай». Ведь
взрослые правы всегда.
...
Рано утром я вылетела на улицу.
Над двором угрожающе нависала всё та же туча. Демонстративное поведение!
-Давайте в «Олеников»! – с ходу закричала я.
Дети приостановили свою деятельность – они что-то строили из песка, воззрились
на меня.
-А мы не будем ни в каких «Олеников», - сказала Катя, подмигивая другим, те
радостно захихикали. Кроме Саши – «оленёнка», который всегда плакал по мне
правдоподобнее всех.
-Почему? – растерялась я.
-А в неё играют только дебилы! Как ты! Гы-ы-ы-ы! – засмеялась Большеглазка, не
сводя с меня глаз.
- Мы с такими не ходим.
-Мне мама запретила с тобой играть.
-Так что иди-как ты отсюда… чеканутая.
Во двор вышла мать Сашки:
-Пойдём отсюда, скорее!
-Нет! – это был первый и единственный раз, когда он попробовал не согласиться с
матерью.
-Пойдём! – и она потащила сына за руку.
-Вероника! Я всё равно твой друг, - крикнул мне Сашка, перед тем, как его спину
поглотил подъезд, а дверь захлопнулась.
Тоже самое он скажет мне много лет спустя, перед тем, как уйти навсегда,
предварив этими словами последующие: «… но мне не нужна женщина, за которую
нужно оправдываться».
И тут, все-таки, пошел дождь.
…
Я поднималась на свой этаж по лестнице, мокрая и морально ободранная. Смотрела
на стены, представляя, как на них появятся надписи: «Вероника – псих», и т.д.
Если, конечно, ОНИ запомнили, как меня зовут.
Правда, пока никто из ребят не знает, где я живу, но это дело времени.
Никаких эмоций не было, плескался лишь осадок от них, сравнимый со словом
«синька» - такой же иссиня-фиолетовый.
...
Я долго ходила по своей комнате из угла в угол, и жалела, что у меня не разбита
губа.
Тогда можно было бы смотреть на себя в зеркало, наполняясь до краев тихой
ненавистью к ребятам. Странное слово – «ненависть»: звонко начинается, но буква
«т» ломает его на конце, раскрываясь, как зонтик, упирающийся в спину мягкого
знака.
Какая дура! «Давайте, я умру, а вы все будете плакать!..»
Я взяла чёрный маркер, вышла на лестничную площадку и начертала на стене:
«Вероника – чокнутая». Лучше сделать это самой. Другие выражались бы в не столь
щадящей форме («Страх божий», например, или что-то подобное).
Впоследствии, если мне доводилось спускаться пешком, я смотрела на эту надпись,
и она казалась мне воплощением собственой трусости. Всё-таки, я боялась узнать,
что бы ОНИ написали на самом деле.
…
О, как было упоительно, когда по мне сокрушались «оленята»! Я чувствовала себя
нужной всем и сразу. Кто бы подумал, что расплачиваться за это ощущение нужности
всем и сразу придётся долгими годами одиночества…
