Как я люблю ходить с Леночкой на рынок. Никакой театр не может сравниться с этим
бесподобным зрелищем. Она и на одесском Привозе была бы королевой, а уж на
питерском Сенном…. Тут и говорить нечего. Царица, да и только. Когда она лёгкой
походкой проходила между прилавками, вроде бы скользя взглядом по ним как по
льду, казалось, что она смотрит не на фрукты и овощи, а витает где-то в неземном
пространстве. Но насколько же цепким был этот миллисекундный взор, каким
огромным оказывался её окоём. Всегда она останавливалась у лучшего по качеству
товара.
– Почём это? – и тонкий указательный пальчик нежной руки с бриллиантовыми
перстнями указывал на товар на прилавке, а в голосе её было столько презрения и
отвращения к этому, что никаких сомнений в непроизнесённой оценке продукта не
оставалось. Скучающие, распаренные под палящим солнцем продавцы, обычно сразу
принимали вызов.
– Этот пэрсик(груш, слыв, ынжир, хранат), этот красавец как Казбек в солнечный
день, нежный как твой щека… Какой цена? Возьми так… Только для тэбя – двэсти
пятьдесят за кило!
Леночкины ресницы взлетали вверх, открывая голубые глаза, из которых так и
сочилось наивное изумление.
– Два пятьдесят?! Так дорого! Да не с луны ли ты явился со своим Каз-бегом?
После трёх-пятиминутного торга я принимал пакет с отборными двумя килограммами
«с походом» «пэрсиков» по цене от 20 до 25 рублей, в который Леночка опускала
свои глаза, изучая до мельчайших подробностей каждый штрих на поверхности
фрукта. Не верите? Да тут даже бы сам Станиславский поверил, а уж я…
Торговалась она классически, каждый раз по-новому. Однажды, остановившись перед
впервые появившейся на прилавке нектариной и направив на неё свой вопрошающий
пальчик, в ответ на традиционное: «что это за…» услышала:
– Гыбрыд пэрсик и чёрный слыв. Сладкый как пэрсик, сыный как слыв. Сто ру за
кыло.
– Гыбрыд, говоришь, – передразнила она продавца. – Сливы с персиком? А откуда
сто? Слива – двадцать, персик – сорок. Считать учили в школе? В твоей нектарине
половина сливы за десять рэ, а вторая персика – за двадцать. И сколько же всего?
– Трыдцать? – от изумления у продавца не только глаза вылезли из орбит, но даже
усы, казалось, вот- вот оторвутся и, униженные и оскорблённые, улетят на юг.
Пакет с двумя килограммами сине-лиловой нектарины сам собой оказался в моих
руках. Я с горечью вспомнил о своих походах на рынок, представив, каким,
наверное, жалким казался торговцам со своим свитком в руках, зачитывая им
требования к качеству продукции. Вот где истинное мастерство, вот он, его
величество талант, за которым даже хромому Меркурию было бы не угнаться.
Но до одного продавца она никогда не снисходила, никак я не мог понять почему. В
центре одного из прилавков, так и хочется сказать восседал, но он всегда стоял,
стоял величественно и как монумент, глядя куда-то вдаль и, несмотря на средний
рост, как бы над головами покупателей, многие из которых были выше его ростом.
Одет он был во всё чёрное, чёрная лента с какими-то письменами перерезала
невысокий лоб, из-под которого далеко вперёд выдавался большой нос с горбинкой,
который, казалось, был в полной боевой готовности – клюнуть любого, пробить
дырку в черепе, если бы не отрешённый взгляд куда-то в потустороннюю даль, на
юго-восток. Окладистая борода и усы, чёрные как смоль, непроизвольно заставляли
вспомнить о чеченских полевых командирах. Когда подходил покупатель это
олицетворение «статуи свободы», венец на голове которой заменяла чёрная лента,
не меняясь в лице, продолжая вдохновенное самосозерцание, не глядя, что-то
бросал в пакет, опускал его на весы и односложно называл сумму. Получив купюру,
погружался в транс, ожидая, когда покупатель уйдёт. Если эта назойливая муха, а
реже, мух, спрашивал: «А тридцать пять рублей сдачи?», он ещё несколько минут
пребывал как бы в трансе, а затем жестом, выражающим полное презрение к
вопрошающему, выбрасывал истцу мятые десятирублёвки, не вымолвив ни одного
слова. Звонкую металлическую мелочь невозможно было представить в его руках,
даже включив всю фантазию.
Но сегодня, когда мы с Леночкой проходили между торговыми рядами, её тонкий
музыкальный слух уловил диалог. Перед «статуей свободы» стояла худенькая
старушка интеллигентного вида в соломенной шляпке, видавшем виды, но тщательно
выглаженном льняном светлом костюмчике. Старинные серьги с небольшим сапфиром в
обрамлении крошечных жемчужин позволяли сразу определить, что она из «бывших», а
худенькая фигурка свидетельствовала о том, что и голодная чаша блокады не прошла
мимо. «Учительница музыки, наверное», - подумалось мне. Она говорила, обращаясь
к продавцу:
– Простите, пожалуйста, молодой человек. Взгляните, что вы мне положили. Все три
персика гнилые. Обе груши тоже. Это же нельзя есть. Очень прошу вас, поменяйте,
пожалуйста.
Продавец, по-прежнему глядя вдаль, бесстрастно, как обычно, ответил:
– Я фрукт нэ мыняю. Ыешь, бабка, что дают.
– Простите, – в голосе покупательницы зазвучала оскорблённая гордость. – Вы мне
не дали «фрукт», а я его купила, заплатила вам деньги.
– Это ты завёшь дэнги? – он с омерзением взглянул на четыре десятирублёвки.
– А для вас это не деньги? Попробовали бы заработать!
– Ыди, бабка отсюда, да подалше. Пока я добрый…
В эту минуту я отвлёкся. Леночка достала мобильник, нажала какую-то кнопку,
назвала несколько цифр и сказала «волкодав». Пока я раздумывал о том, что бы это
значило, она уже остановилась рядом с этой старушкой.
– Что здесь происходит? – елейным голоском спросила она.
Старушка попыталась открыть рот, но не успела.
– Тыбэ, мачалка, што здэсь надо. Ыди отсэда, пока я добрай.
В это время Леночка взяла пакет у старушки и успела в него заглянуть. Услышав
слово «мачалка» (это про её-то роскошные волосы натуральной блондинки!), она
размахнулась, и в туже секунду персики и гнилые груши залепили глаза короля, а
их липкий сок потёк с обеих сторон его бороды, которая из чёрной стала
полосатой, грязно рыжей с оттенками плесени. Последовавшая за броском Леночкина
тирада потрясла меня: такого изощрённого мата я и представить себе не мог, ни
разу не слышал за три с половиной десятилетия. Единственным знакомым мне словом
был цвет анального отверстия продавца. Тирада заканчивалась словами:
– Я научу тебя разговаривть с русской женщиной!
Впрочем, вслушиваться мне было некогда. Продавец взревел, раздирая руками
залепленные глаза так громко, что я в тысячные доли секунды перенёсся
воспоминаниями в первый класс, когда после драки с одним нехорошим мальчиком из
класса, родители отдали меня на два месяца в школу айкидо. Но вспомнил только
единственный освоенный приём, причём, только самообороны, преисполненный
готовности отдать жизнь за Леночку в борьбе с этим чёрным чудовищем.
– Милиция! – вскрикнула старушка…
Скучающий неподалёку мужчина в форме с поблёскивающей на солнце серебристой
надписью «Охрана» даже не пошевелился. Но…В эту минуту за спиной мерзавца
оказались неизвестно откуда выпрыгнувшие два омоновца, уже выкручивающие ему
руки за спиной. Третий омоновец, схватив его за волосы и пригнув его голову,
ногой подталкивал его под зад к выходу между прилавками. Всех продавцов
буквально за сотые доли секунды как волной смыло. Только покупатели, сбившись в
кучу, с интересом посматривали на происходящее. Бомж, принявший уже с утра, до
этого рывшийся в ящике с выставленными для отбора отходами, сочувственно
пробормотал:
– Ну, чич, ты попааал…
Невдалеке стояла машина с надписью «О-МОН-РУЖ». Такая же надпись была и на
бронежилетах у омоновцев. Только сейчас, придя в себя, я вдруг оценил
стройность, и изящную грацию этих высоких (не ниже метра семидесяти пяти
сантиметров ростом) омоновцев. «Уж не девушки ли это были?» – подумалось мне, но
эту мысль я тотчас же изгнал, услышав так хорошо мне знакомый нежный ручеёк
Леночкиного голоска.
– Пойдём, милый. Испугался?
– Да, – я честно признался в этом,– за тебя. Но защищал бы тебя до последней
капли крови. К счастью, ОМОН быстро приехал.
– Мои девочки никогда не опаздывают.
– Твои? Девочки?! Так это действительно девочки?
– А что это тебя так удивляет… Женщина в наши дни должна уметь всё!
– А почему твои? Ты же в банке работаешь.
– Да это меня начальник охраны отвёл потренироваться с девочками, так и
познакомились…
– А почему «руж»? Красный ОМОН, вроде итальянских «красных бригад» ?
– Ну, что ты, милый мой переводчик. Это просто аббревиатура – русские женщины.
– А волкодав? Это пароль?
– Умница ты моя, – она приподнялась на цыпочки и ласково погладила меня по
голове. – Пойдём, купим рыбки.
Она замолчала, и только золотистые каблучки её светло-бежевых босоножек звонко
зацокали по асфальту: цок, цок, цок… Я тоже молчал… А в голове звучали две
строчки, до боли знакомые со школьных времён: «Коня на скаку остановит, в
горящую избу войдёт…».
А вот этого продавца я больше никогда не видел на Сенном…
