Устав от погони, Журавка, тяжело дыша, остановился на стерне и с тоскою взглянул
на небо. Там, в голубой выси, под серебристо-ватными облаками, неугомонно
перекликаясь между собой, летела стая его сородичей.
"Я здесь! ... я здесь! ... – забыв о своих преследователях, отчаянно и тоскливо
закурлыкал он. – Не бросайте меня! Возьмите с собой!
Но птицам, похоже, не было никакого дела до топчущегося на скошенных хлебах
длинного собрата. Ведомые сильным и опытным вожаком, они готовились к отлету в
теплые края, и шумно обсуждали между собой предстоящий нелегкий путь на чужбину.
"Я здесь! – задрав остроносую голову, сколько было сил в его измученном теле,
крикнул он в небо. – Я здесь! Мне страшно одному..."
Стая на время замолкла. Вожак встревожился, услышав голос сородича со жнивья,
чуть замедлил ход. Тут же накренился вправо, повел команду на снижение. Опустив
голову, что-то ответил бедовому товарищу. Журавка не понял, что ему сказал
предводитель стаи, но обрадовался. Его все-таки услышали, значит, не оставят
одного.
Затаив дыхание, он наблюдал за грациозным полетом своей стаи. Скоро он не будет
один. Здесь все его друзья. Но вдруг стройный косяк стремительно и резко
потянулся вверх – к облакам. Вожак, заметив внизу что-то большое и черное, не
мог рисковать всей стаей из-за одного отбившегося журавля.
Надежда, которая появилась у Журавки, улетала вслед за птицами и облаками,
гонимыми осенним ветром. Хотя, на что он, раненный и обессиленный, мог
надеяться?
Провожая птиц грустным взглядом, Журавка хотел закричать: "Куда же вы?! А как
же я?" Но уже не было на это ни сил, ни времени: он увидел своих
преследователей. Это были те злобные люди, что недавно, на черном джипе,
подкараулили его на поле... Смертельный страх, перемешанный усталостью, кровью
и болью, охватил птицу.
Журавка попытался взлететь, но не позволила рана в правом крыле - оно так и
осталось недвижимым. Тогда он побежал по стерне в сторону леса, превозмогая
усталость и ноющую боль. Боль не могла заглушить жажду жизни. Ничто не сравнимо
с ней: ни горечь утрат, ни безнадега ... Пусть, какая она ни есть – долгая или
короткая, полная мучений или радостных минут, но еще хотя бы глоток ее ...
Какое это счастье – видеть голубое небо, багряный лес!
Машина преградила ему путь. Он повернул обратно, стремясь укрыться в другом
березовом колке. Но машина вновь оказалась на его пути. И так повторялось
несколько раз. Черная, неуклюжая на вид, глыба железа и стекла, всегда
оказывалась быстрее и проворнее Журавки, отрезая ему спасительный путь к лесу.
Не чувствуя больше ни страха, ни усталости, Журавка упал на стерню, из глаза
выкатилась слеза. Откуда-то издалека ему почудился нежный голос матери: "Все
будет хорошо, сынок. Ты бился за жизнь достойно... Не отчаивайся никогда и
помни: надежда всегда умирает последней."
Впадая в забытье, он вдруг отчетливо услышал рядом с собой страшный, связанный с
болью и страданиями голос человека. Он еще не видел своего врага, но дыхание
смерти, которое исходило от него, Журавка ощущал каждой клеточкой своего
организма.
– Выдохся, наконец! – довольно процедил, сверкая маленькими хищными глазами,
водитель джипа. – Живучим, оказался, падла. – Обращаясь к своему бородатому
напарнику, стоящему у машины, гневно добавил: – Ты чего телишься?
– А что надо?
– Что надо? Будем добивать.
– Как добивать?
– Давай, «Борода», шевелись! Ружье бери, а то он, чего доброго, в лес удерет.
– Да куда он удерет... – ответил бородатый, и, взяв неохотой свою «вертикалку»,
подошел к товарищу.
... «Надо бежать ... Надо бежать ... », - инстинкт подсказывал журавлю план
действий, но его уже окружали люди, все плотнее сжимая кольцо, из которого не
выбраться. И тогда, собрав последние силы, он, полными злобы и ненависти
глазами, пошел навстречу своему врагу – тому, кто держал в руках смертоносное
железо.
Бородатый, почти не целясь, выстрелил. Страшная «волна» подняла Журавку вверх:
на миг он снова взлетел – как бывало раньше – просто и легко.
– Ха- ха! – засмеялся водитель джипа, доставая мешок из багажника. – Он еще
летает. Это был твой последний полет, голубчик. Клади, "Борода" этого летуна в
мешок, да ехать надо. И так сколько времени из-за него потратили.
Бородатый подошел к птице, но не успел он дотронуться до журавля, ка услышал за
спиной:
– Стоять! Охотнадзор!
Долговязый тоже опешил, увидев, словно из-под земли появившихся егерей
заказника.
Птица лежала в салоне патрульного "Уазика" рядом со мной. Я невольно посмотрел
на ее глаза – они еще светились жизнью – и тяжело вздохнул. Бородатый сидел,
потупившись, и молчал. Его напарник, напротив, казался спокойным, много говорил,
пытаясь внушить егерям, что они здесь абсолютно не причем.
– Едем, смотрим – бегает подранок ... Что ж, ему мучиться что ли?
– Да, жаль подранков, – согласился я, – только убивать не имели права. Надо было
изловить птицу, выходить, отпустить на волю...
Долговязый усмехнулся.
– Ненавижу браконьеров, – продолжал я наставлять горе-охотников. – Им все
равно, в кого стрелять. Да и вообще, охотиться не люблю.
Бородатый все так же молчал. О чем он думал? Может, о том, зачем ему сыто, и
вроде как, праведно живущему, далась вся эта стрельба? ... Заказник ... А если
все всплывет? Да и роль ему пришлось исполнять не совсем приятную. Каждый,
мало-мальски уважающий себя охотник, презирает убийство. Убийство и охота -
вещи разные. Добивать - это не добывать дичь. Здесь нужны упорство и сноровка, и
труд. Но главное при этом _ соперничество на равных. Хитрость человека должны
противостоять хитрости зверя. Оружие - быстрым ногам ... Ну, какая это охота:
загнать лося или косулю на импортном «Скандике», а уж тем более «замочить»
раненого и полудомашнего животного в заказнике?
– Зачем надо было его добивать, – словно в подтверждение моим мыслям, наконец
сокрушенно произнес бородатый. – Пусть бы лучше лисички кушали ... И нам бы не
было проблем.
Мы подъезжали к базе.
Стояла поистине золотая осень. Начало сентября. Березовые колки в лучах раннего
солнца радовали взор разноцветной листвой, и, казалось, совсем не торопились
расставаться с новым одеянием. С востока и севера шли стаи птиц: гуси, журавли,
утки готовились к отлету в теплые края.
Я думал о том, почему так жестока природа: кто-то кого-то обязательно должен
убить, чтобы жить самому, дать жизнь потомству и радоваться вот этому
солнечному и светлому дню. И как безутешно сознавать, что ты ничего не можешь
изменить в сотворенной самим Создателем Вселенной ... Разве не прекрасно было
бы, если бы все жили в мире и согласии? Моя душа трепещет от восторга и радости,
когда я вижу птиц, прилетающих с дальних стран на родину. А кто-то испытывает те
же чувства, держа на «мушке» будущую жертву ... И ведь очень часто не голод
движет такими людьми... Это какая-то пародия на нашего древнего предка. Нечто
вроде атавизма охотника.
Прибыв на базу, составили на браконьеров протокол. Они наотрез отказались взять
себе добытого ими журавля. Я отнес птицу к забору и положил в тень.
Когда задержанные были отпущены, стали решать, что делать с журавлем. Было бы
лучше всего сдать мясо в школу или детский сад, но из-за раздутой кампании по
борьбе с птичьим гриппом, этого сделать не представлялось возможным.
– Принеси-ка его сюда, – попросил меня охотовед, – посмотрим тщательно ранения,
в суде сей факт может пригодиться.
Я вышел из дома. Сентябрьский день, хоть теплый и солнеч¬ный, все же отдавал
чем-то леденящим. взглянув на голубую гладь озера, что раскрывалась сразу за
оградой, подошел к тому месту, где должен был лежать журавль, но его не увидел.
– Где же он? – недоумевал я, осматривая примятую траву. – Вот, чудеса!
И тут меня осенило: может, утащил лисенок – частый гость, живу¬щий неподалеку?
Хотя средь бела дня он вряд ли бы решился на такую большую кражу ...
Я стал тщательно осматривать каждый куст. Все было тщетно. В поисках птицы я
подошел к углу длинного забора, где лежали напиленные на зиму чурки, заметил
забившегося в расщелину журавля, который, испуганно моргая глазами, жалобно
постанывал.
– Да ты живой еще!? – воскликнул я, чувствуя, как сжимается мое сердце. – Тебя
что, повторно ранили? Ну и охотнички: с двух метров попасть не могут.
Подранок сжался и, втянув голову, попытался сильнее забить в расщелину.
– Не бойся, дружище, – стал я его успокаивать. – Мы еще с тобой поживем!
И я понес Журавку в дом.
