Долгая прогулка по извилистой лесной тропе оказалась ненапрасной. Последний
поворот открыл пейзаж достойный апокалипсических картин. Пруд рябил серебром,
еле видное за облаками солнце катилось к линии горизонта, слабо бликуя на
ледяной корочке у самой кромки воды. На берегу, на островке из груды камней и
осколков бетонных плит, возвышающемся над мусором и жженой травой, сидел
мальчишка. Он обнимал себя за колени, и смотрел вдаль. Рядом стояла полупустая
бутылка. Я, было, подумал на местную шпану, но подойдя чуть ближе, был сильно
удивлен. Мой старый друг, еще со школы любил приходить сюда. Давно же мы не
виделись. Я хотел подойти, но не решился нарушить его одиночество. Ему, кажется,
сейчас никто был не нужен, а если кто и был, то явно не я. Он, похоже,
основательно замерз. Весна выдалась холодная. Лед сошел только к маю. А его
видавшая виды ветровка исправно на нем не сходилась. Боже! Ничего в нем не
изменилось с того дня, когда я видел его в последний раз. А было это почти
десять лет тому назад. Сразу после выпускного наши пути разошлись навсегда.
Удивительно. Казалось, я попал в прошлое. Его куртка… Уже к концу школы она была
непозволительно изношена, и имела увесистый том совместной с владельцем
биографии. Я еще мог поверить в то, что у него не поднялась рука купить новую,
или, хотя бы, что он в знак памяти надел ее на эту прогулку. Но факт, что она не
развалилась от времени, а неистребимо поблескивала потертыми рукавами, мнился
мне совершенной мистификацией. И даже дыра, оставленная первой его сигаретой,
еще зияла своей незабвенностью. Странно, вероятно сказалась плохая
наследственность, он не добавил в росте. Готов спорить, что до сих пор ему можно
дать не более семнадцати. И вздумай он купить алкоголь, без паспорта не продали
бы. Короткий ежик на голове и тот совершенно не менялся. Девять зимних
миллиметров, еще не превращенные в летние три.
Я стоял поодаль в совершенной растерянности. Наблюдал за каждым движением. Он
потянулся к бутылке, в которой вряд ли было что-то горячительное. Сделал
несколько глотков, поморщился, вытер рукавом рот, и продолжал замерзать. Его
даже потряхивало, но он не уходил. Чего ждал, оставалось для меня загадкой.
Может заката, а может вдохновения. Наверное, что бы отвлечься, он стал
насвистывать грустную мелодию. Потом встал, и запел. Очень красивую песню,
которой я не знал. Что-то про море. Три минуты я стоял как зачарованный,
настолько проникновенно выводил его голос слова. Видно было, что он сам весь
отдался процессу, казалось даже, что ноги его вот-вот оторвутся от земли. С
последним звуком он пошатнулся и вновь потянулся к бутылке. Остатки осушил
залпом. Потом извлек из-за камня блокнот. Блокнот я тоже отлично помнил...
…
Утром после выпускного, закадычная троица возвращалась домой. Проводив всех
одноклассников, они шли к чуть отдаленному району, где все трое жили в соседних
домах. Именно там их видели втроем в последний раз. Компания состояла из меня,
моего лучшего друга и нашей одноклассницы, в которую мы оба были по уши
влюблены. Его дом был первым на пути. Мы прощались, я тогда думал, что
ненадолго. Видимо, будучи иного мнения, мой друг и наша общая возлюбленная
обменялись подарками. Он подарил ей рассказ. Хороший рассказ, позже я случайно
нашел его доработанным и изданным, в книжном магазине. А она ему ответила
блокнотом для стихов. Красивым, толстым, в твердом переплете. Странно было
наблюдать за этим. Я тогда еще не был готов к тому, что все радикально меняется
прямо у меня на глазах. Я даже заревновал немного. Но ревность оказалась глупой,
когда проводив его, мы остались вдвоем возле ее дома. Моим подарком на окончание
школы стал поцелуй. Она знала, что мы оба были влюблены в нее два последних
школьных года. И умело пользовалась этим, умудряясь нас при этом почти не
ссорить, и ни одного из двоих в фавориты не выделять. За развитием событий
втихомолку следил весь класс. Делались ставки, кого же она выберет. Больше
ставили, конечно, на него. Он промышлял поэзией, умел красиво складывать слова.
Сочинения всегда писал за всех троих. Я был гораздо практичнее. Жил на земле, в
облаках не витал. С музами общих дел не имел. Это и поставило точку в нашем
скрытом соперничестве. Она, как оказалось, была рациональна и расчетлива, и
выбрала обеспеченное будущее, взамен красивому настоящему. Хоть подаренный
блокнот был именно для стихов, в его мечту она не поверила. И доле музы для
ветреного поэта предпочла роль жены надежного коммерсанта. Что уж удивляться
тому, что я потерял с ним связь. Говорили, он тем же утром уехал в самый
романтичный город, чтобы поступить в литературный институт и стать настоящим
поэтом.
…
Я думал, теперь на бумаге уже никто не пишет. Но сейчас, ветер трепал пестрящие
черным страницы. Один листок был с треском вырван, свернут, и отправлен внутрь
бутылки, которой крепко завинтили крышку онемевшие от холода пальцы. Ветер донес
до меня его слова:
“Знаешь, я был в Португалии, в Амстердаме,… много повидал. Я покинул, и десять
лет пытался не вспоминать твой город, где мне единственный в жизни раз случилось
Любить. Я вернулся. Я приехал отдать долг. Снег в тот год так и не выпал. Я
проиграл тебе спор. Шепот моря, как обещал”, -хоть я и не видел его лица, мне
показалось, что он улыбнулся. “Море, передай ей, пожалуйста”, -он закинул свое
послание так далеко, как только смог. Много раз перевернувшись в воздухе, и
блеснув солнечным отблеском на прощанье, бутылка врезалась в волны небольшого
грязного пруда, который они оба за что-то называли Морем.
