Она знала, что это с ней произойдет. Её мама и бабушка тоже знали, но улыбались
и жили. И поэтому, когда она вышла из клиники, держа в руках маленький белый
листок, ей показалось, что она слышит голоса всех птиц сразу. Так бывает, когда
рождаешься, понимаешь, что влюбился и решаешь жить.
Бежевые босоножки чеканили шаг по нагретому асфальту.
"Вам нельзя быть на солнце". Она засмеялась и подняла голову. Над ней кружилась
ласточка. Солнце было тихим и притаённым, ласково гладило по щекам, расстилая
под деревьями кружевные тени. Где-то за домами смеялись дети.
- Бабушка! - она разглядела детский нос, прижатый к забору.
- Сейчас выйду, - и босоножки снова застучали по асфальту.
Дорогу размыло, и вместо привычных четырех часов они добирались почти весь день.
В оконное стекло стучались ветки и огромные шмели - сколько она себя помнила,
они всегда были такими: огромными, мохнатыми и чем-то недовольными.
Дом встретил их прохладной темнотой. Она открыла ставни, распахнула окна, и в
комнаты полился июньский солнечный свет. Сразу за домом буйно цвела слива, а в
её ветвях переговаривались потревоженные птицы.
В саду все росло своим чередом. Отцвели и осыпались тюльпаны, оплели забор
тыквенные плети, зазеленели спрятанные в тени лоскутки горчицы. В этом году
должно было быть много яблок, думала она, надолго задержавшись под деревьями,
глядя, как сосредоточенно бегут по ним муравьи. Она решила, что завтра надо
будет побелить яблони, и вдруг отчаянно расплакалась. В доме чем-то гремела
внучка, соседей не было видно - значит, никто не узнает. И она плакала, обнимая
тонкую яблоневую ветку, пряча лицо в листву, как не плакала с самой юности, с
того вечера, когда единственный человек, достойный её, встал из-за стола и ушел
навсегда.
Потом были другие, тихое замужество, дочь и сын, работа в летнем городе и
поездки на дачу, бесконечные чашки чая и чужие разговоры. И она слушала,
слушала, слушала, как будто не было её жизни, а были только чужие -
первостепенные, важные - проблемы. Мужа. Детей. Любимой, отчаянно непослушной
внучки.
- Бабушка! - Голос раздался совсем близко. Она поспешно прищурилась на ветку,
которую держала в руках.
- Ау, - отозвалась она, когда золотистая голова вынырнула из моря листьев.
- Можно мне взять чайник? - Попросила девочка, очень серьёзно. - Мне нужно для
волшебства.
- Нужно - бери. - Так же серьёзно ответила она. - Вода в колодце.
- Поможешь? - И девочка потянула её за собой. Ветка мягко качнулась следом.
- Я почти все сделала, - говорила внучка, не переставая тянуть её за руку, -
только ещё нужна занавеска и чайник.
Когда они пришли на место, бабушка увидела странную картину: под большой, в два
обхвата, рябиной были аккуратно разложены веточки, ягоды, песочные часы и
кусочки бумаги. Внучка водрузила чайник рядом с композицией и поправила веточку.
- Нравится? - спросила она. Бабушка внимательно оглядела все.
- Не хватает свечки, мне кажется. - Сказала она. - Но в целом мне нравится. А
что это?
- Это для волшебства. - Загадочно прикрыла глаза маленькая "колдунья". - Только
никому не говори.
- Не скажу, конечно, Саня. Ты, главное, соседям не показывай.
- Сожгут? - понятливо спросила внучка, начитавшаяся де Костера.
- Не поймут. - Уточнила бабушка. Перегнулась через подоконник и вынула из шкафа
свечу. –Жечь - времена не те.
Девочка фыркнула.
Она посмотрела в оконное стекло. Глаза сияют зелёным светом, ярко-рыжие волосы
выбиваются из косы, не хотят быть в неволе... Кажется, она всегда такой была.
Даже много-много лет назад.
- Вот видишь. - Удовлетворённая её видом внучка снова повернулась к своему делу
и принялась пристраивать свечку.
- А занавеска тебе зачем? - спросила она, глядя, как внучка ищет место для
свечи.
- А чтобы не видел никто. Самого главного. - Ответила та, не оборачиваясь.
Когда занавеска была натянута между кустом жасмина и большой рябиной, ужин был
собран на столе, но внучка все никак не могла отойти от своей работы, и она
решила не тратить время зря и побелить яблони.
Стоя с ведерком и кистью между стройными стволами, она все думала, что никто и
никогда не заставит её согнуться, разозлиться, закричать, а если уж совсем
честно - не заставит смириться со смертью. Кисть оставила на стволе ровную
светлую полосу.
Жить. Так жить, чтобы и следа не осталось от боли, гнева, печали.
Полоса легла чуть выше и левее. Она дала муравью убежать.
Чтобы остался порядок. Никаких перевернутых кресел, никаких пыльных столов.
Кисть задела за ветку, на ней повисла жемчужная капля. Жить. Чтобы никто не
сказал, что жила она плохо. Жить.
Улыбаться, поднимать голову выше, чем маки, вон они, уже расправили свои зеленые
перья.
Широкий взмах кисти, ещё один, снова...
И так скоро не останется ни кусочка тёмной, съеденной насекомыми коры...
- Бабушка! - Крик внучки вывел её из задумчивого созерцания беленых, светящихся
в темноте, яблоневых стволов.
- Что? - Отозвалась она, выходя из-под навеса переплетённых веток.
Внучка стояла у забора, глядя на незнакомого человека, державшегося за ручку
калитки.
На какую-то секунду ей показалось, что она слышит голоса всех птиц сразу.
Ведерко с остатками краски как-то всхлипнуло в руках, и от её ног протянулась
светлая дорожка.
- Ты... устал? - Только и смогла спросить она, еле сдерживаясь, чтобы не
подбежать к нему, как раньше.
- Я очень хотел не опоздать. - Медленно ответил он. - Впустишь?
Она открыла калитку, и в сад ворвался запах долгой дороги, солнца, тёплого моря
и юности. Она замерла, прислушиваясь к тому, как где-то в ушах сильно бьется её
сердце, и, как птица, сжала пальцы вокруг его запястья.
- Как ты жила? - спросил он за ужином.
- Как я жила? Для других жила. - Она открывала банку варенья, пряча лицо.
- А зачем? - его глаза, как и в молодости, видели её даже за распущенными
волосами.
- А как ещё? - банка, наконец, открылась, и она подвинула её к центру стола.
Санька тут же полезла туда большой ложкой.
- Что это? - спросила она бабушку, хитро прищурясь.
- Угадай. - Предложила та.
- Корица, мед, виноград. - Уверенно перечислила внучка. - И ещё что-то.
- Попробуй. - Она протянула ему ложку, - Интересно, что ты скажешь.
Он отправил ложку в рот, закрыл глаза и стал похож на довольного кота.
- Яблочное. - Почти проурчал он. - Бабушкино.
Она засмеялась, и в саду запели птицы. Может быть, в ответ, а может быть, и
просто так, но ей казалось, что все в этот вечер должно быть чудом.
Утро застало её в саду под яблонями. Она проверяла побелку. Резкий звонок
раздался в тишине так некстати, что она едва не отключила телефон.
- Мама, ты где? Я только что узнала! Тебе надо срочно ехать и ложиться в
больницу. Немедленно!
- Я никуда не поеду. - Спокойно сказала она. - У меня тут яблони, картошка не
окучена.
- Все равно! Тут речь не о картошке! - голос дочери, как волна, накатил и
разбился о её смех.
- Я никуда не поеду.
Она отключила телефон и улыбнулась возникшему на крыльце мужчине.
- Как спалось?
- Прекрасно. - Он потянулся. - Успеем сегодня на речку?
Она не поверила своим ушам, а потом засмеялась.
- Сначала картошка.
- Сначала картошка, потом речка, а потом ты будешь сидеть и шить, а я -
разливать чай. Договорились?
Она кивнула. А внучка, смотревшая из чердачного окна, слетела вниз по лестнице и
укрылась за занавеской.
- Ты всегда был, как ветер. - Сказала она, когда посуда была вымыта, и они
устроились на крыльце. - Зачем ты приехал?
- Мне захотелось дуть в эту сторону. - Отозвался он, обнимая её за плечи так,
что она могла греться и видеть звёзды, которых сегодня было почему-то особенно
много.
- А ты надолго? - жить, так жить, к чертям полумеры, полуслова и полусмыслы. Она
ждала ответа, дыша на резко похолодевшие пальцы.
Он помолчал, нашел её запястье, подождал немного, как будто прислушиваясь,но
все-таки ответил:
- Надолго.
- Скажи, а у тебя сохранилась хотя бы одна наша фотография? - спросила она,
когда молчать стало уже совсем невозможно.
- Сохранилась. - Ответил он. - Только её отобрала у меня Санька. Сказала, что ей
нужно для волшебства.
Она кивнула и зарылась носом поглубже в его руки. Ночь была теплой, такой
теплой, что казалась южной.
Над их головами звонко сияла Большая Медведица, в темноте нежно светились
яблони, а сплетенные пальцы никак не хотели расплетаться обратно.
* * *
Тихо-тихо, на цыпочках, стараясь не наступить ни на одну скрипучую ступеньку, с
чердака спустилась растрепанная внучка. Она осторожно перелезла через
подоконник, взглянула, не приехали ли соседи, протерла покрытую росой фотографию
в центре своей композиции и перевернула песочные часы.
