Мальчик сидел у окна и ждал маму – уже третий вечер. За окном темнело, ветер
качал старый вяз, доживавший свой век в палисаднике у дома, и его голые сухие
ветки шуршали по крыше, царапая шифер, стучали по стеклам и ставням, а мама всё
не возвращалась. Это беспокоило Мальчика, даже тревожило, - или это так
действовал на него вечер? – раньше она никогда не уезжала так надолго, тем более
в какую-то командировку. Может, папа чего-то путает?
Мальчику было грустно. Хотя летом этим исполнилось ему четыре, и мама с
гордостью трепала его по голове – «ты у меня уже совсем большой стал, Окунек», -
всё равно без мамы было как-то не так. Да, с ним остались и папа, и бабушка,
папина мама, о чем-то спорившие шепотом в соседней комнате, но разве может
кто-нибудь сравнится с его мамой? Мама у него была молодая и красивая, с глазами
веселыми и ласковыми. И руки ее так вкусно пахли свежим хлебом, что, выбегая
каждый вечер встречать ее, возвращавшуюся с пекарни, где она и работала, с
разбега повисал он на матери и, прижавшись к той, радостно вдыхал такой
знакомый, такой родной запах, а мама, смеясь, трепала его вихры - здравствуй,
здравствуй, Окунек! Почему она так называла его, Мальчик не знал, – может,
потому что купаться всегда любил.
…Он сидел на подоконнике и, обхватив колени, смотрел в окно. За окном наступала
ночь, серая осенняя ночь, и рядом с домом зажегся фонарь, в трубе завывал ветер,
уныло и противно скрипел вяз, и тень его раскачивалась на земле словно огромный
многолапый паук, а мама всё не возвращалась. Мальчик чуть поерзал и уткнулся
лбом в стекло. Ну почему, почему она так долго? Почему не позвонит? Ведь она
всегда звонила раньше, если задерживалась! И почему папа с бабушкой
отворачиваются и носом шмыгают, когда он их о маме спрашивает? И зачем у тети
сегодня на весь день оставляли, а тетя целовала его и плакала беспрестанно, но
почему, не объясняла? Мальчик не понимал, и в душе его зарождалась тоска, еще
неясная, смутная, - первая детская тоска. Это было незнакомое и пугающее
чувство, и он гнал его от себя, гнал глупые мысли, мелькавшие в голове, - а
вдруг она никогда не придет? – упрямо гнал закипавшие на глазах слезы – ведь он
уже большой! большие не плачут! Но слезы всё равно наворачивались. Мама, где ты?
Где?!
В комнате становилось темно, но слезть и включить свет он не решался – а вдруг
мама в этот момент на улице и появится? Но появился папа – в дверях комнаты,
бесшумно и незаметно. Он тихо смотрел на застывшую в окне фигурку, смотрел и
вновь ощущал лишь растерянность и бессилие. Ведь третий вечер так сидит! Как
сказать такому о случившемся?! Он вздохнул и подошел к окну.
- Пойдем спать, Окунек, - он тронул плечо сына, голос его был тих и устал, -
поздно уже.
Мальчик вскинул голову.
- А мама? – он исподлобья смотрел на отца, взгляд его был напряжен,
требователен, почти враждебен. - А мама когда придет?
Тот замялся.
- Ну-у… может быть, завтра. Или… или послезавтра, - в полутемной комнате было не
видно, как он покраснел. - Я не знаю, на сколько у нее командировка, Окунек.
Может, дольше…
Глаза Мальчика наполнились слезами.
- А я хочу сейчас! – голос его зазвенел. - Сейчас! Куда она уехала? Позвони ей,
позвони!
Отец закусил губу.
- Ты только не волнуйся, Окунек, она скоро приедет, она же по делам поехала, -
он старался казаться бодрей, хотя выглядел, скорее, растерянным, не знающим, что
и сказать. - Ну, может, не завтра обязательно, но скоро, это точно. Телефона ее
там я не знаю, а «трубку», ты же знаешь, она не брала. Поэтому давай лучше
поспим пойдем, чтоб она побыстрее приехала, хорошо?
- Нет! – Мальчик упрямо помотал головой. - Я здесь маму буду ждать.
Отец хотел что-то возразить, но, внимательно взглянув на Мальчика, почему-то
решил не настаивать, а зайти попозже – всё равно сам спать захочет, да и время
было не самое позднее. Когда он вышел, Мальчик вновь уткнулся в стекло и тихо
всхлипнул. Мамочка, где ты? Где?
В небе слегка прояснилось, и в разрывах облаков проглянули первые звезды, а за
рекой всходила луна, еще тусклая, красноватая, мутная. По дороге к переправе
прокатил, тарахтя и громыхая пустым прицепом, трактор, где-то неподалеку, за
околицей, завыл бродячий пес, в доме напротив скрипнула дверь, кто-то загремел
ведром и вышел на крыльцо. Мальчик не знал, сколько он так просидел, впав в
какое-то оцепенение, слушая, как стучат ветки по ставням, как хлопает на ветру в
соседском дворе развешенное белье, наверно даже забыв, зачем он здесь и чего
ждет. А потом появилась она, мама, – у ограды палисадника, незаметно выступив из
темноты в круг света под фонарем, в своем лучшем светло-кремовом платье и серых
туфлях, с распущенными и аккуратно расчесанными волосами. Лицо ее было
непривычно серьезным, собранным, можно сказать даже настороженным, так что
Мальчику в первый миг показалось, что это вовсе и не она, но когда увидел, как
выскочил со двора навстречу ей с радостным лаем Рекс, то все сомнения исчезли.
- Мама! Мама! – он кубарем слетел с подоконника и кинулся к дверям. - Там мама!
Отец поймал его уже в коридоре.
- Успокойся! – крепко, но бережно держал он брыкавшегося, всё пытавшегося
вырваться Мальчика. - Успокойся, говорю тебе! Какая мама?! Что ты несешь?!
- Но там мама! Мама! Пусти! – плакал и рвался Мальчик. - Там мама пришла!
Слышишь, там Рекс ей лает, пусти!
Рекс и впрямь заливался где-то на улице, у калитки, причем настолько знакомым
лаем, что отец, прислушавшись, внезапно побледнел и, уже не слушая воплей
отчаянно сопротивлявшегося сына, но и не выпуская того из рук, бросился в
комнату – к тому самому окну, выходившему в палисадник.
А за окном была ночь, обычная осенняя ночь, - качающийся на ветру фонарь и
пустынная, безлюдная улица, и лишь Рекс, словно очумев, рыскал вокруг
палисадника, растерянно нюхая землю, призывно лая в темноту, неуверенно
помахивая хвостом.
Отец отпустил Мальчика и расстегнул ворот – сердце в груди еще прыгало.
- Ну и где ты видишь маму, а? Где? Никого нет, тебе просто показалось,
понимаешь? – и чуть помолчал. - Ты просто немного устал, Окунек, такое иногда
бывает, когда очень хочешь чего-нибудь или ждешь кого-то.
- Но она была! Была! Я видел! – всхлипывая и шмыгая носом, упрямо бормотал
Мальчик сквозь слезы. - Она была, даже вон Рекс ее видел.
Отец с непонятной горечью покачал головой.
- Этого не могло быть, Окунек, - и он криво усмехнулся, - это не могло быть
потому, что не могло быть никогда. Мама наша сейчас далеко отсюда, очень далеко…
Застывший взор отца скользнул за окно, в темь, в голосе его послышалась тоска.
- Вы чего тут расшумелись на ночь глядя? – в комнату, одышливо сопя,
протиснулась бабушка, недовольная и недоумевающая. - Чего кричите?
Отец обернулся.
- Да вот, - он вздохнул и кивнул на Мальчика, сразу насупившегося и примолкшего
при виде бабушки, толстой хромой старухи, - говорит, маму сейчас у калитки
видел, встречать побежал.
Бабка тихо охнула и испуганно закрестилась.
- Господи Иисусе, Господи Иисусе! Неужто не упокоилась? Упокой, Господи, душу
невинную, рабу Божью… - и тут же осеклась под свирепым взглядом своего сына,
пристыженно залепетав: - Ох! Ты, внучек, не слушай бабку старую, заговариваюсь
уже, самой на покой пора.
Но Мальчик, всегда недолюбливавший бабку из-за ворчливого ее характера, и не
слушал ее бормотанья. Что ему бабушка, когда у него мама есть? Бабка же,
подковыляв поближе к сыну своему, тяжело задышала-зашептала тому на ухо:
- Верно говорю, в церкву сходить надо нам, свечку покойнице поставить и батюшку
попросить за упокой души ее почитать, так моя еще бабка делала, когда дед,
только что преставившийся, царствие им всем небесное, ходить к нам по ночам
стал. Если до сороковин не упокоить душу такую, беда всем будет, проклятье на
род ляжет, и душа сама до Суда Страшного маяться будет, покоя не ведая, спасенья
лишится, верно тебе говорю, послушай старуху.
Но тот лишь раздраженно отмахнулся.
- Голову мне ерундой всякой забивать не надо, ладно? Устал он просто, спать,
наверно, хочет, вот и примерещилось, с кем не бывает, а может, вообще заснул.
Иди лучше спать, мы сейчас тоже пойдем, - и потянул Мальчика за руку. - Идем,
Окунек, всё, хватит, а то еще и не такое увидишь. Я тебе уже постелил в детской.
Но Мальчик – вновь в слезы, и согласился идти спать лишь после того, как,
наскоро одевшись, вместе с отцом вышел и обошел весь двор и их улочку,
убедившись, что мамы нигде поблизости нет.
…А посреди ночи он внезапно проснулся, – проснулся от ощущения, что в комнате он
не один. Он и был не один – у кровати стояла мама, стояла и молча смотрела на
него.
- Мама! – только и выдохнул Мальчик и, вскочив с постели, бросился к ней, но
мама приложила пальчик к его губам: не шуми! Пальцы ее были прохладны и пахли то
ли травами, то ли лекарствами.
За окном уже встала луна, почти полная, яркая, серебристая, и тени ложились на
пол детской резкими и четкими, лишь мамина тень выглядела странно расплывчатой,
зыбкой, колышущейся. Мальчик поднял взгляд – мама тоже была немного другой: лицо
бледное-бледное, даже, казалось, просвечивало изнутри, – или это луна так
светила? – глаза тихие и серьезные, волосы - до плеч, а не собраны узлом на
затылке, как обычно, и, самое главное, - не пахла она больше хлебом. Может, это
не мама? Словно уловив внезапно возникший страх, мама провела рукой по его
волосам и улыбнулась, как улыбалась ему всегда – ясно и ласково.
- Не бойся, Окунек, я это, я.
Мальчик порывисто прижался к ней. Мама, мамочка…
- Всё хорошо, Окунек, - успокаивающе гладила его мама, - всё хорошо, видишь, я
вернулась…
- Где ты была? – шмыгнув носом, он заглянул ей в лицо и чуть обиженно поджал
губы. - Я тебя так ждал! А ты всё не шла...
- Я знаю, что ждал, но… - она запнулась, - извини, я не могла придти раньше.
В голосе ее мелькнула непонятная тоска, а лицо подернулось на миг болью, но,
взглянув на сына, она встряхнулась.
- Ладно, Окунек, поговорить мы еще успеем. Давай одеваться, мы скоро выходим.
Мальчик, ничуть не удивившийся такому предложению – разве мама может делать
что-то неправильно? - торопливо бросился к одежде.
- А куда? – прыгал он на одной ножке, натягивая штаны. - Гулять? Прямо сейчас? А
папу возьмем?
Мама чуть помялась.
- Нет, Окунек, папа с нами не пойдет, - взяв Мальчика за плечи, она повернула
его к себе лицом, глаза ее смотрели на сына испытующе-пристально и тревожно,
голос стал тих и серьезен. - Слушай меня внимательно, мой мальчик. Мы уходим с
тобой далеко, очень далеко, потому что мне здесь уже нельзя, а тебя одного я
оставить не могу, ты не смог бы без меня, даже с папой, я знаю это. Но ты ничего
не бойся, слышишь, ничего, даже если будет казаться страшно, это самое главное -
не бояться, слышишь? Ведь я буду с тобой рядом. Ты веришь мне?
Готовый идти с мамой хоть на край света, Мальчик радостно закивал – какая
разница, куда, если мама рядом? Мама облегченно вздохнула и потрепала его вихры.
- Тогда идем, - она взяла его за руку. - И помни самое главное: ничего не бойся!
Ты же храбрый мальчик, я знаю, и я буду с тобой рядом всегда, чтобы ни
случилось, я ведь обещала это.
Тихо заскрипели половицы, тихо стукнула щеколда на входной двери, и две фигурки,
зыбкая колышущаяся фигурка женщины с маленьким мальчиком, никого не потревожив,
даже Рекса, выскользнули из темного безмолвного дома в ясную лунную ночь, со
двора и дальше, за околицу, к переправе, и лишь старый вяз в палисаднике
прощально махал им вслед давно засохшими, почерневшими ветвями...
