Я живу на третьем этаже. Уже много лет, поднимаясь домой, я прислушиваюсь ещё на
первом этаже, не доносятся ли крики из квартиры. Замираю, открывая ключом, я
боюсь увидеть тело бабушки, например, в коридоре. Мне представляется отец с
окровавленными руками, который только что убил свою мать. Когда мне было
тринадцать лет, у него случился очередной приступ шизофрении. Он тогда был очень
зол на свою мать, запирал нас дома, не давая выйти. Дело было летом, и квартира
превращалась в жаркую июльскую тюрьму. Бабушке он ничего тогда не сделал, соседи
все-таки вызвали скорую. Но страх остался. Каждодневный спрятанный страх.
Соседи после этого как - бы скорее здороваются, не поднимая глаз. Все, кроме
одной четы с верхнего этажа. В этой семье я и моя сестра были понятыми, когда у
их старшего сына делали обыск на предмет наркотических средств. Мистер
полицейский нашел плюшку. « Ну что ты, забылся совсем? Это конечно мелочь,
заносить в протокол не буду. Мы же друг друга понимаем».
Отец давно в ремиссии и каждый вечер он с пустым взглядом, принимает нейролептик
нового поколения, который моментально шипит на языке, чтобы его невозможно было
выплюнуть. Дома почти всегда бабушка, человек, которого я люблю больше всех. В
детстве она говорила « Я люблю тебя больше жизни». Измерить это не возможно. Как
и не возможным, кажется, кому-то сказать то же самое.
Сегодня был дождливый день c самого утра. Многие грезят Петербургом, а я,
родившись здесь, предпочла бы солнечный город. Когда солнечно, жить как будто бы
проще. Бывает, чувствуешь себя уставшим уже с утра. И как вот день прожить? В
задумчивости сижу на подоконнике до поздней ночи. Редкие прохожие бредут по
Обводнику . Вдалеке орет пьяный невменяемым голосом. И кстати не орут коты,
кроме моего, конечно.
На аллее перед домом на скамейке сидит странная парочка. Светловолосый юноша
худощавого телосложения, и взрослый мужчина лет сорока закутанный в длинный
плащ, которые теперь уже встретишь не часто. Юноша курит, смеясь, откидывает
голову так, чтобы длинная челка уходила с лица. Мужчина что-то рассказывает. Я
пытаюсь предположить, кто они друг другу. Отец и сын? Брат и брат? Друзья?
Любовники? Что-то притягательное есть в этой паре.
С утра опять идет дождь. Но два дня подряд просыпаться в дождь проще. Поэтому
настроение даже бодрое. На работе мило болтаю с утра, что совсем на меня не
похоже. По утрам я сама не своя обычно. Я работаю дизайнером в одной рекламной
компании, то есть рисую, что скажут. Мне в целом нравится, но наши клиенты редко
рискуют, все работают с готовыми штампами. Переубедить их очень сложно, поэтому
задачи чаще всего однотипные. За то я предоставлена сама себе, а это важно,
потому что я не очень-то интересуюсь людьми. Каждое утро у меня новое
французское слово. Я учу французский, мечтая когда-нибудь пожить во Франции.
Сегодня слово: «la vrai», что значит «правда». Вчера было слово «le rope» -
канат.
Вечером я вышла на пару остановок раньше, чтобы пройтись. Я шла по не большим
тихим улочкам. Всегда приятно в шумном мегаполисе пройтись по скромным безлюдным
переулкам, ощущая безмолвный диалог с городом. Дойдя до дома, я села на скамейку
на аллее. На ту самую, за которой вчера наблюдала. Здесь было хорошо. За спиной
неслись машины, спереди редкие прохожие, где-то справа в кустах сирени бомжи
спрятали другую скамейку, устроив себе что-то вроде гостиницы. Иногда, когда вот
так сидишь одна, всё замирает или ты замираешь. Пока один из жителей сиреневого
хостела, выползая из кустов, не скажет:
- Закурить найдется?
Двенадцать лет назад отец в последний раз лежал в психиатрической больнице.
Сигареты я проносила ему в носках. Больным выдавали по 3-4 штуки в день,
половину из них забирали старожилы отделения, которых все, включая врачей,
боялись. У папы прилично отрасли волосы, которые он не расчесывал. Мы сидели в
общей комнате отдыха, когда я взялась расчесать его пакли. Там на фортепиано
играл пациент какую-то красивую мелодию, пока я пыталась причесать папу. В
глазах все немного плыло. Сцена напоминала психоделическую киноленту, где ты
главный герой и ждешь спасения, а оно всё не приходит. Я тогда сказала: «Папа, я
люблю тебя». Он не ответил, молча уставившись в одну точку. Кто знает, какие
Вселенные сошлись в этой точке. Я пообещала себе в тот момент, что сделаю всё
возможное, чтобы он не вернулся в это место. Музыкант, к которому я была
преисполнена, в некоторой степени, уважения и даже аплодировала, перестал
играть, повернулся, и вдруг сказал резко: «Дай сигарету».
Ночью снова сидела парочка на скамейке. Еще около двух недель каждый день я
наблюдала за ними. Мужчина выглядел всегда одинаково, а юноша любил разноцветные
футболки. Такими интересными казались их ночные встречи, что хотелось к ним
присоединиться. Собственно, однажды это и произошло.
Отец выпил немного. Шизофреники со стажем любят эту психотерапию. Только
состояние опьянения у них похоже на маленький психоз. Он нёс околесицу, а потом
начал выкидывать вещи из окна. В окно полетело пластмассовое ведро, половая
тряпка, книжка любимого Ремарка и еще что-то. Кот успел спрятаться. Я не могла
это выносить. Отец кричал, что видит сущность людей, что под полом их место. Я
убежала, села у дома на ту самую скамейку, и внимательно смотрела в свое окно.
Память бежала назад, и я снова была маленькой напуганной девочкой. Нездоровое
спокойствие, как будто я в морозилке, но при этом не холодно и ничего не слышно,
даже собственных мыслей.
И тут я заметила старых знакомых рядом. Они сели рядом, хотя рядом было много
скамеек. Из окна полетела, кажется, книжка. Потом ещё одна и ещё. Вдруг увидят
соседи, - неслось в голове.
Юноша сказал:
- Кажется, кто-то выкидывает книги из окна.
Совершенно не ожидая от себя, я сказала:
- Надеюсь, не Ремарка.
- Кто станет выкидывать книги?
- Мой отец, - тихо ответила я.
В тот момент стало так обидно, так невыносимо больно. Это было сильнее меня, и я
беззвучно заплакала.
Мужчина повернулся, и сказал так по-доброму:
- Держи сигарету, девочка.
Я посмотрела невидящим взглядом, а он протянул сигарету. Юноша поднес зажигалку,
и представился:
- Эрнест.
«Редкое имя», - успела подумать я, но не сказала вслух.
- Оля.
- А вот этого злостного курильщика зовут Михаил.
Мы сидели втроем и молча, курили. Казалось, я давно знала этих ребят. И знала
больше, чем могла наблюдать за ними через стекло.
Из окна больше ничего не летело. Кажется, уснул, - подумала я.
-Извините, - сказала я, вставая со скамейки, чтобы уйти.
- За что же. Не каждый день увидишь дождь из книжек, - сказал Эрнест, слегка
улыбнувшись.
- Приходи, завтра,- сказал Михаил.
Так меня и впустили в свой клуб ночных посиделок. Я пошла длинной дорогой, чтобы
не видеть всего того, что осталось под окнами. На следующий день я рано
проснулась и раньше всех приехала на работу. Я все думала о прошлой ночи, о том,
как тяжело жить дома и о новых знакомых. Встреча с ними казалась необычной, и
вместе с тем не удивляла. С нетерпением ждала вечера. Белые ночи заканчивались,
но все еще было тепло и душно, как и всегда в Питере летом. В этом городе нет
свежести.
Пришел Эрнест, один. Я широко улыбнулась ему.
- Миша сегодня не придет.
- А ты пришел, - нескромно спросила я
- Подумал, что тебе сегодня грустно.
Это как посмотреть. Мама умерла, когда я была совсем маленькой, сестры никогда
не бывает дома, папа псих. Одна бабушка старенькая радует. Это просто нелегко, я
ненавижу себя жалеть
- У тебя такие классные рыжие волосы,- удачно переключил мои мысли Эрнест.
И мне сразу стало тепло-тепло. Вот она женская сущность.
Мы проболтали полночи, он шутил, смеялся, говорил что-то, а я почти его не
слушала. Я, кажется, влюблялась в его невероятную широкую улыбку. И не
переставала улыбаться сама.
Встречались мы почти каждую ночь, чаще втроем. Обсуждали политику, биологию,
медицину, литературу друг друга. Смеялись над борьбой России и Штатов, и
грустили, что до сих пор не найдено лекарство от рака. Со временем у нас
организовался клуб интеллектуалов-полуночников. Иногда Михаил приносил виски.
Ночи становились прохладными, а мне все больше нравился Эрнест.
Однажды, я подходила к скамейке с другой стороны и решила «испугать» своих
друзей, подкравшись сзади. Выглядывая слева из кустов, я увидела, что Эрнест
положил голову на плечо Мише, а тот повернулся, и целует его в лоб. Что-то очень
интимное и патологическое было между ними. Да они же любовники! Меня обожгло,
обдало внутри языками ревности. Я все поняла, и сразу замкнулась. Больше я не
приходила туда.
Ночи стали длинными. Я не выглядывала в окно, больше времени проводила с
бабушкой и отцом, много работала, и не вспоминала своих интеллектуальных
нетрадиционных друзей. В самом начале легко отказаться от человека, пока он не
стал близким, пока вы не зашли слишком далеко. Они жалели меня, - думала я.
Когда в домофон позвонили, я собиралась спать. В трубке я услышала голос
Эрнеста.
- Как ты меня нашел?
- Вычислил по дождю из книжек, правда, не сразу, и перебудил твоих соседей. Мне
тебя не хватает.
- Меня?
- Да, и Миша стал волноваться. Ты так давно не приходила
- Вы вместе? - неожиданно прямо звучал мой голос.
- Не совсем так. Давай пройдемся.
Я наспех оделась, и мы пошли по Обводному далеко вперед.
- Мы познакомились, когда мне было 14. Он показал мне жизнь. Мама всегда
работала, отца не было с моего рождения, и я часто был предоставлен сам себе.
Миша удивительный, он не похож на остальных. Он все знает наперед.
- Экстрасенс что ли?- насмехнулась я, ревнуя.
- Не совсем, он видит сущность вещей и людей. Да, мы были вместе, но не теперь,
это другое, понимаешь. Я не гей.
Карие глаза Эрнеста влажно блестели. Волнуясь, он не волновался вовсе. Только
говорил, говорил, и сливался с отблесками фонарей в мутных водах канала. Я
ничего не понимала. Пока он был рядом, всё было так не важно. Мы остановились и,
молча, глядели в темные воды Обводного канала, которые успокаивали. От этого
хотелось домой.
- Пойдем домой. Мне рано вставать, - сказала я.
Около подъезда, я спешно постаралась проститься.
- Как же мне все-таки нравятся твои рыжие волосы, - повторил Эрнест, - приходи
завтра, если хочешь.
И я пришла, не зная зачем. Может потому, что от этой парочки шло когда-то тепло
и взаимопонимание, и я не чувствовала себя одинокой.
Михаил поприветствовал меня, и сказал:
- Сегодня я пришел в последний раз. Пора распускать наш клуб.
- В каком смысле, - спросил Эрнест.
- Теперь Вы встретились. Это давно уже должно было произойти.
- Вы не понимаете, – начала было я, - я совсем не против того, что вы …
-Девочка моя, - перебил Михаил, - если чувствуешь свое – бери. Не бойся и не
извиняйся за свои желания. Ты быстро взрослела, и не успевала залечивать раны.
Ты не смирилась с тем, что твой отец болен. С тем, что твоя мать умерла. В тебе
не взрастили здоровый эгоизм.
- Откуда вы знаете?
- Об этом знает весь микрорайон.
Эрнест сел на скамейку и, молча, смотрел в одну точку, напомнив папу. Когда есть
психологическая травма, очень многое может напомнить боль прошлого. Казалось, он
понял сейчас что-то очень важное.
- Я, пожалуй, пойду, - сказал он.
- Пока, дорогой мой, несносный мальчишка. Мы еще увидимся, но не скоро, - сказал
Михаил, едва улыбнувшись.
- Зачем все это? - спросила я, когда Эрнест ушел.
- Теперь ты будешь заботиться об этом мальчишке. А мы все равно не смогли бы
быть вместе.
- Эрнест говорил, что вы знаете наперед.
- Не все моя дорогая. А чтобы ты хотела узнать?
- Что мне делать? Я постоянно чувствую ответственность за отца. Я так боюсь
сойти с ума, что из-за этого и схожу с ума, теряю контроль над мыслями. А я так
боюсь терять какой-либо контроль. Я стараюсь не делать глупостей, стараюсь быть
правильной. Я не понимаю кто я.
- Нужно отпустить отца, смириться. Есть такое французское слово «la humilité»
-смирение. В этом мире ему нет места.
- Я не могу.
- Иначе ты не сможешь иметь детей.
- Как?
- Даже, если захочешь и сможешь, они будут врожденно несчастными. Иди домой.
Завтра придет Эрнест.
