Жила в нашем городе одна судья. Тогда была она едва ли не единственной судьёй во
всей области. А уж когда в Городской совет вошла, что и говорить, весь закон в
руки её перешёл, добро и зло у неё спрашиваться стали. Со всех концов области
стекались в городской суд обиженные и страждущие, виновные и виноватые. Звали её
Верой Ивановной Грошенко.
… – Нет, ну Вер, ты можешь себе представить? – не унимался боевой товарищ судьи,
Ливнянский, за обедом. – Жене за этого идиота уже чуть ли не компенсацию стали
выплачивать… Сколько людей едва не угробил! Чуть турбины все не полетели! Пока
его доставали, пришлось выключить сброс по левой стороне! Это две заслонки!
Понимаешь? Две! А этот алкаш уже бегает по станции, да ещё всех поит на
страховые и рассказывает, какой он герой!
Оказывается, некий рабочий спьяну уронил бычок за оградительные перила на
водосбросе ДнепроГЭСа. Догадался же, перелез и очутился прямо над бушующими
потоками рукотворного водопада. Спиной обернулся к перилам, и последнее, что
сказал: «Хорошо, едрить…!» – но тут голова у него закружилась, и с неимоверной
силой несомый водой он свалился прямо на торчащие под сбросом гранитные скалы.
Через несколько минут рабочие с ужасом увидели, что тело шевелилось на камнях,
размётывая тут же уносимые водой облачка крови. Вызвали спасателей, но те
наотрез отказались спускаться, хоть и на страховке, под таким напором воды.
Тогда-то и пришлось турбинам правобережной стороны работать в два раза сильнее,
выполняя нагрузку перекрытых левых. Боялись, что заслонки не выдержат, механика
погорит, и вся плотина рухнет в тартарары! Когда достали разбившегося,
оказалось, что у него сломаны обе ноги в нескольких местах, в том числе и
бедренная кость, рука, ключица, сильнейший ушиб мозга…
– Я, честно признаюсь, сразу к нему в дом денег отнёс со своих, думал – на
похороны… Месяц не прошёл, а он бегает без костылей! Говорит, Кручиха собрала.
Вера Ивановна так и обомлела.
… Переехали мост через Днепр. Милиционер, инспектор и верный Вере Ивановне
молодой пристав Витя тряслись в тесной кабине грузовичка с открытым кузовом,
выделенного горсоветом для нужд суда. Нерукотворная аллея вековых акаций
кончилась домиком белого кирпича. Огромная дубовая дверь висела на кованых
петлях. Стучали несколько раз. На третий к ним вышла старуха, в узорчатом
платке, в длинной чёрной юбке в заплатках и с босыми ногами.
– Вот уж странно, да, – подумал Витя-пристав, – у нас в деревнях старики валенок
и летом не снимают, а эта… – и приветливо сказал: – Здравствуйте, Варвара
Богдановна!
– Все Кручихой зовут, и вы зовите також.
Из-за плеча Вити высунулся потерявшийся было в своей папке инспектор:
– А документ у вас какой-либо имеется, подтверждающий, так сказать, личность?..
– Докумен? – удивилась Кручиха. – Сейчас поищу.
Старуха скрылась в темноте своего жилища, а молодая исполнительная власть не
решалась зайти. Через несколько минут Кручиха, на ходу открывая слипшуюся
жестяную банку, протянула им древнюю бумагу с неизвестными, едва различимыми
печатями. То ли дореволюционными, то ли времён революции.
– Кстати, сколько вам лет? У нас нигде не указано, – задумчиво посмотрел на
документ Кручихи инспектор, – пенсия на вас приходит в собес. Так вы её не
получаете. На что вы, позвольте спросить, живёте?
– А это уж не твоя, сыночек забота, я ничого ни с кого не требую, не прошу, не
выманиваю. Сами люди несут. Уходите отсель, прошу.
Старуха закрыла дверь, и оттуда добавила:
– Вы своей Соломонихе передайте, чоб более ко мне не подсылала. Я и сама скоро
отправляться буду. Чо меня судить?..
Несколько месяцев минуло, и в здании горсовета появилась Кручиха, угрюмо ковыляя
по блестящим коридорам. Её привезли всё те же пристав Витя и инспектор. В
небольшом зале восседала Вера Ивановна.
– Варвара Богдановна Облацкая?
– Да, – Кручиха была мрачнее тучи.
– Скажите, правда, что Вы принимаете у себе людей и якобы лечите их при помощи
магии, за это требуя материальные блага?
– Чо вы такое говорите?.. Да как это…
– Ввести свидетеля! – отрезала судья.
Витька-пристав шмыгнул из импровизированного суда и возвратился с тем самым
пьяницей в руках, который полгода назад упал с плотины. Тот испуганно озирался
и, подрагивая, встал перед Верой Ивановной.
– Вы помните, Николай Алексеевич, что у Вас уже есть условный срок? Вы готовы
отвечать правду перед лицом Партии и Закона? Вы посещали Варвару Богдановну
Облацкую?
Тут Колька-алкаш поворотил голову, да так и обмер.
– К… Кр… Кру… Та вы шо? Цэ ж…! Життя надойило?! Оту жинку впэрше бачу. А хто цэ?
Вы, товарищ судья, если садить меня решили, вы садите, садите! А эту женщину
никогда я в своей жизни в глаза не видел! – и бедный Колька смиренно протянул
руки вперёд, как для наручников.
Стояла буйная и ранняя украинская весна. По срочному звонку Сергей Ливнянский
прибыл в больницу к главврачу Гличенко. Они пожали друг другу руки, и главврач
подвёл механизатора к занавешенной операционной.
– Ехал, пьяный вдрызг! Под переезд, уже шлагбаум закрыли, адреналину захотел!
Поездом раскатало… в фарш. Размололо всего – живого места нет. Вот уж говорят,
не повезло, что жив остался…
– А я что могу сделать? – не понял Сергей.
– Это Грошенко сын.
Вера Ивановна на протяжении всей шестичасовой операции сидела под дверями
палаты. Вышел Гличенко. Судья собрала все остатки себя в кулак и спросила:
– Будет сын жить?...
– Будет, – вздохнул Гличенко.
– Правду! – сдерживая слёзы рычала Вера Ивановна. – Правду говори! Гличенко!
Умоляю, скажи! Будет сын жить?
Гличенко смерил её взглядом, поджал губы…
– Будет. Но до завтрашнего вечера… Мне искренне жаль, Вера Ивановна. Здесь
ничего нельзя сделать…
Тут главная судья города рассвирепела, казалось, что она лишилась рассудка:
– Вылечи! Вылечи, Гличенко! Лечи, сволочь! Засужу тебя! Сядешь на всю жизнь! За
что ты меня?! Лечи, погань!... – слёзы брызгали из глаз сами, она не плакала,
она была готова до конца бороться за сына, грызть за него людей и камни…
– Вы вот что… Я ещё раз говорю, – понимая состояние судьи, деланно-спокойно
произнёс главврач, – в больнице он завтра умрёт. И медицина при таких травмах
бессильна. Везде тромбы. Кости и осколки в жизненно важных органах… (глаза Веры
Ивановны стали сами собой закатываться, и он оборвал описание) Это я как врач
говорю. А как простой человек. Берите вы, Вера Ивановна, машину с кузовом. Мы
поможем сына погрузить… И везите его на остров. На Хортицу. Кручихе. Кроме неё
никто выходить не возьмётся, да и не выходит. Это единственный шанс, не
осуждайте меня.
Он запахнул халат, опустил голову и быстро зашагал к своему кабинету, оставив
Веру Ивановну потрясённой и убитой горем…
Сын стонал. И не было ничего ужаснее этого стона. Стонал не как стонут больные.
Так стонут мёртвые, так стонут обречённые, стон этот ничего не передавал, ничего
не значил. Стон того, кто уже не ощущает мир, а только напоминает о своём
присутствии. Стон призрака. Она ехала и боялась повернуться, чтобы не потерять
сознание. В кузове лежал её сын, перемолотый, с торчащими отовсюду костями, с
размозженным черепом и расквашенным лицом. Один раз Вера Ивановна всё же не
удержалась и посмотрела назад. В открытом кузове колыхалась в такт ухабам
бесформенная гора мяса, стеная голосом её сына. Что-то в груди слева схватило до
самой спины у Веры Ивановны, оборвалось, закололо, и она стала чувствовать
каждый удар сердца, отдававшийся нестерпимой резкой болью. Она откинула голову
на спинку сиденья и зажмурилась…
Уже началась аллея вековых деревьев, стручки вылетали со стрекотом из-под колёс.
В конце покатой дороги завиднелась крыша домика Кручихи. Вера Ивановна не
выдержала и, не слыша испуганное Витькино «Куда?!», выпрыгнула на ходу и
помчалась впереди машины. Опередив страшную процессию метров на двести, Вера
Ивановна стала неистово барабанить в тяжёлую дверь. Но силы уже покидали её
тело…
И ничего уж не могла вымолвить бедная Вера Ивановна – так горе зажало ей горло.
Она упала на колени перед старухой, обхватила её босые ноги руками, и, обливая
стопы знахарки слезами, завыла, давясь и кашляя:
– Помоги… Кручиха… Умоля… помоги… спаси сына… заклинаю… забери душу… пусть живёт
только… Кручиха… что хочешь… помоги… Христом Богом… помоги… сын… мой… Петя…
умирает… разбился… помоги, Кручиха…
На секунду гнев мелькнул в орлиных глазах Кручихи. Она вся сжалась, сгорбилась,
крючковатый нос занял всё лицо, и, смотря исподлобья, она процедила:
– А то засудишь?
Даже если Вера Ивановна и слышала эти слова знахарки, то уж точно ничего не
поняла... Руки её, державшиеся только за подол Кручихи, ослабели, и она без
сознанья повалилась набок от двери. Старуха увидела носилки, которые, повесив
головы, держали Витька-пристав и медбрат. Она зажала рот кулаком, процедив лишь:
– Матерь Божья!.. Да что я тут… – помрачнела и скомандовала: – Заноси!
Пока Веру Ивановну оттаскивали обратно к машине, Кручиха накрепко заперла за
собой неподъёмную дверь и занавесила окна.
– Побудьте с ней пожалуйста, – попросил Витька медбрата, – пойду прослежу.
С трудом пристав отыскал щель в двери. В середине комнаты стоял длинный стол, на
нём в полумгле так же стонал Пётр. Кручиха ходила по дому, беспрестанно что-то
шепча, размахивала тлеющим веником из трав, напускала дыму… Всюду: по полкам, по
столам и приоткрытым шкафчикам – были толстые свечи. Пальцы старухи торопливо
заходили по молодому искалеченному телу… Они то юрко ныряли в раны, доставая
оттуда сыновьи косточки, то глубоко входили в цельную плоть, и тогда она будто
разверзалась вперёд бескровно, позволяя рукам достать до повреждений. Кручиха
обтёрла руки о подол. Медленно принялась она водить кончиками пальцев по телу
страдальца, надавливая то сильнее, то слабее, и словно через кожу стала сдвигать
его кости на место, каждый раз подкладывая колышки под место работы, как бы
фиксируя переломы на местах… Вот уже выпрямилась сложенная прежде колесом рука…,
как вдруг бабка встрепенулась и злобно потянула раздувающимися ноздрями воздух
вокруг себя. Тут она схватила один из деревянных колышков и швырнула в сторону
Витьки. Тот еле успел отдёрнуть лицо от отверстия, как его тут же заткнула
палка, выскочила острием наружу.
Вышедшую уже поздно вечером Кручиху встретила одним молящим взглядом мелко
дрожавшая Вера Ивановна. «А ты теперь такая же старуха…» – читалось на лице
знахарки.
– Домой едь, за тобой много злых духов прибыло, кружать тут, только Петру
мешають. И молись, кому не молилась.
Через несколько месяцев в третий раз подкатила машина к дому Кручихи. Из неё
вылез прежний медбрат и кучка молодых студентов в медицинских халатах.
– Здравствуйте, Варвара Богдановна! – выпалил медбрат. – Вот, студентов вам наш
институт прислал, дабы Вы научили их своему великому ремеслу, на пользу нашему
советскому государству.
– Да чо ж я их? Заново рожу? – изумилась Кручиха. – А ну, пошли!
Знахарка отвела всех на задний двор. Огромный пень, в пояс человеку, такой, что
и не обхватить, стоял за домом. Кручиха подошла к нему, сорвала с головы платок
и остановилась.
– Кто самый умелый?
Вперёд шагнул краснолицый самоуверенный студент.
– Подь сюды.
Когда он приблизился, старуха выдернула из седой головы волос, бросила его на
пень, накрыла платком и разгладила ткань.
– Ну! Шупай да скажи: как волосок лежить?
Немного времени прошло, и Кручиха сгинула навсегда и бесследно; как ничего не
известно и о судьбе Петьки, сына Соломонихи. Сама же Вера Ивановна прожила ещё
много и много лет в сельском домике, который, к слову, находился в местности с
названием Хортица, только Верхняя – не островная. И всю жизнь бывшая судья
(кроме последних десяти лет) по просьбе с радостью и жаром рассказывала чудную
историю о знахарке, исцелившей её единственного сына, при этом она поливала себе
в своём повествовании грубыми словами и рыдала. В последние же десять лет при
упоминании имени Кручихи Вера Ивановна только истово крестилась, шептала
беззубым ртом невнятные молитвы и била поклоны до земли, не помня о своих летах…
