К концу недели начинал чертыхаться и раздраженно сжимать кулаки в поисках
объекта. Уже давно никто не приходил.
С тех пор как я спустил последнего в Город, прошло больше месяца.
Они давно обещали собрать референдум и решить, сколько еще таким как я ползать
через норы на раскаленную поверхность и звонить в чертов колокольчик.
Мы спускались самыми последними. До вспышек тогда оставалось около недели.
Имя чудака героя, которому удалось так точно предсказать появление надувшихся
воспалений на Солнце, оставалось неизвестным, но мы были благодарны ему за
просчет в пару дней. В списках групп на спуск в Город наши имена были написаны
красным, что означало резкое уменьшение вероятности продолжения существования
вниз по алфавиту.
Вероятность продолжения существования оказалась неразрешимой загадкой для
математиков.
Они за нее больше и не брались, только считали статистику, и, руководствуясь ею,
строили прогнозы на выживание.
Вероятность продолжения существования отдельно взятого индивида требует
бесконечного количества данных для расчета, или попросту говоря, требует данных
обо всем вокруг. Вожделенной вероятности в сто процентов не бывает, но бывает в
ноль.
И еще одна нестройность системы – вероятность в один процент намного больше
вероятности в ноль, даже вероятность в девяносто девять процентов не настолько
превосходит однопроцентную. Хотя тут я оставил себе лазейку для размышлений.
Наверху у столба делать было особенно нечего. В сгоревшей пустыне с
колокольчиком в руках оставалось только размышлять под его звон…
Умный ошибся на пару дней. В хорошую сторону.
Когда закрывали шлюзы, приходилось надевать толстые перчатки – металлические
ручки люков очень быстро становились нестерпимо горячими.
О том, что произошло на Солнце, Умный не рассказывал. Всем объявили, что
начинается резкое увеличение температуры. Город, как оказалось, внизу был с
самого основания.
Царские семьи и особы приближенные прятались от захватчиков во время войны.
Каждая власть специальным указом настаивала на реконструкции и ремонте
подземного Города по самой последней архитектурной моде, используя самые
передовые технологии.
Потом уже, когда население начало расти катастрофическими темпами, оформили
официально секретные институты, замаскировали вход под научные закрытые зоны, но
работы по реконструкции не останавливали никогда.
Мы были почти в самом конце списка, но благодаря двум отсроченным дням успели в
уже закрывавшуюся дверь. Военные сработали вопреки своему названию на редкость
гуманно.
Всем без исключения раздали по обязанности. Повара, врачи и учителя по умолчанию
остались собой. По самым сложным функциям проводился опрос на предмет наличия
добровольцев.
Я сразу вызвался в «колокольчики». Находиться в комнате с несколькими сотнями
человек постоянно показалось мне ничуть не легче восьми часов на раскаленной
поверхности.
На каждый отсек приходилось по одному «колокольчику» и одному дежурному
заменяющему для форс-мажорных ситуаций. Обычно такой была гибель поднявшегося на
вахту. В моем отсеке пока никто не погибал, добрая половина от общих шансов
оказаться первым была у меня.
Через нору приходилось ползти около двух часов. В металлизированном, покрытом
какой-то ультранеокерамикой скафандре каждое движение сопровождалось приступом
клаустрофобии. Я всегда пихал в рот капу, чтобы не стереть зубы от ярости.
Пытался превратить свой гнев в усилия толчка ногами от набитых в глине упоров
для ног.
К люку «колокольчик» был обязан подойти за двадцать минут до заката.
Скафандр считывал информацию с датчиков шлюза и передавал их в Город.
Температура все еще не спадает, кислород исчезает согласно расчетам, движений
замечено не было.
Какие тут движения. Днем набухшее Солнце нагревало поверхность до уровня
сковороды под шипящей яичницей. Если случался дождь, то уже горячая вода
превращала нижние слои, когда-то называемые биосферой, в скороварку.
Специальная лампа на ручке начинала светиться все ярче по мере того, как
горизонт заправлял в свои складки больную звезду.
На поверхность я выходил уже в темноте. Луна со временем приобретала оранжевый
оттенок и становилась морковно-кровавой в свои полные дни. Если кто-то и
пробирался в поисках спасения по планете, то делал это исключительно по ночам,
этому даже не самый сообразительный научился бы, попробовав хоть раз вылезти на
открытое Солнце.
Около крышки-входа из окаменевшей земли торчал столбик. Использование привычных
нам устройств воспроизведения звука в условиях неожиданных перемен влажности и
температуры было невозможным, поэтому на крючке висел обыкновенный колокольчик,
по типу длинного буддистского со специальной ручкой для толстых пальцев в
перчатках от моей защиты.
Моей обязанностью был звон. Я бродил в округе, не переставая сотрясать рукой.
Сам я звона почти не слышал. Еле–еле, откуда-то вдалеке, почти на границах с
воображением пульсации язычка импульсами через руку грохотали внутри моего
непроницаемого шлема.
До звона я стал домысливать сам.
Я звал своего блестящего зазывающего во спасение друга - Хэмингуэй.
Он звонил по остававшимся.
В должностной инструкции основной задачей значился поиск жизни.
Я собирал ее много в самом начале, но постепенно сбор совсем превратился в
охоту. Последнего человека я спустил уже больше месяца назад.
Скорпионы и змеи, даже их я не видел уже пару недель.
В тот последний день года до выхода я докладывал о безрезультатных сменах и
подписался под петицией об отмене регулярного патрулирования.
Все «колокольчики» докладывали о нулевой активности снаружи.
Нам подписали наряды и обещали к возвращению с утра объявить населению об
окончательном формировании подземного общества. Развеять, как мне казалось,
витавшие среди людей верования в кого-то могучего, кто должен быть там наверху.
Он обязательно должен был, по их мнению, в миг изменить все и вернуть Солнцу
подходящий для когда-то рая размер.
Я карабкался ожесточенно.
От всего этого сюжета уменьшения «количества собираемой жизни», так обозначалось
в отчетах, развилась необъятная тоска. Такая же пустынная, как та разогретая
планета наверху. В этот раз я признался себе, что желание найти кого-нибудь в
своем квадрате неподвластно велико.
За такие мысли могли снять с дежурства.
Количество собираемой жизни – ноль. Уровень температуры был неизменным, кислород
по расчетному плану. Я открыл вход возможно в последнюю свою прогулку по земле,
что так долго выносила всех нас. Теперь мы собрались прикрываться ей как щитом.
- Эх, Хэмингуэй, придется нам закупоривать шлюзы и убираться внутрь, наверное,
уже до самого моего конца. Там есть еще люди, ты же так любишь, когда их голоса
отзываются на твой звон. Но, к сожалению, там нет той тишины, в которой твой
голос был бы необходим, так что придется помалкивать,- я снял своего боевого
товарища с крючка и он приветственно задрожал в руке.
Количество собранной жизни – ноль. Ноль – это намного меньше единицы.
Участие ноля в уравнении всегда определяет его характер. Возможность
существования пустоты кардинально меняет отношение к самому существованию.
- Неужели нам пришлось застать апогей регресса, Хэмми. Почему именно так? Именно
мы с тобой в качестве наблюдателей источения жизненной силы здесь, в нашем мире,
при тотальном отсутствии другого.
Увеличение температуры с уменьшением кислорода и наоборот. Все в расчетных
пределах. По данным, выдаваемым шлемом, прожить в условиях окружающей среды
получилось бы всего несколько минут.
- Мне хочется еще чуть чуть, Хэмми. Хотя бы на несколько вдохов. Если я сразу
упаду, тебя может никто и не подберет, прости. Они скажут, что твой друг -
безответственный нытик. Но мне их каменный город не нравился никогда. Он звучит,
пахнет и шевелится как костяные счеты. Щелк, щелк. Три, четыре, готово. Какую бы
таблетку придумали от памяти что ли. А мне тут через стекло еще видно небо.
Вдруг уже никогда не удастся….
Приготовься, Хэмми, я собираюсь заговорить с тобой лично.
Я стянул многослойный шлем с взмокшей головы и не решался вдохнуть.
Горячий пыльный ветер наждачной бумагой обтирал лицо.
По наработанной привычке, дергая за руку, самым обычным непримечательным звоном
глухо сигналил Хэмингуэй.
Мертвая…
Мертвая…
Уже ничего. Количество жизни – ноль.
От недостатка кислорода сдавило в груди.
Я оставил Хэмми висеть на крючке на всякий случай.
Он содрогнулся от хлопка люком, передвинутой резким движением костяшкой на
огромных ручных счетах и остался один…
