Пятница никак не хотела заканчиваться.
С экрана допотопного, но надежного телика юмористы-стахановцы веселили народ.
Мичурин, прозванный так из-за любви к садоводству, маялся и ждал, когда жена и
дочь улягутся. Он вышел на крыльцо, сел на почерневшую ступеньку и закурил.
Тут же к хозяину, виляя одновременно головой и хвостом, подбежала Джульетта.
Породы она была деревенской, а кличку такую ей дала «сильно читающая»
Мичуринская дочка.
- Ну что, дура беспородная?! – хозяин большой мужицкой лапой потрепал
вертихвостку по загривку. – За что хлеб ешь? Ни тебе чужака напугать, ни на утку
сходить… Срам, а не собака.
И Мичурин, поворчав, еще раз потрепал любимую «дармоедку».
«Вот свезло Зуёнку, - с тоской подумал он.- Щенка от такой знатной суки
прикупил! Хороший гончар вырастет – сейчас уже видно».
Дома все затихло…
- Ну что, мадам Грицацуева?
Мичурин дал покусать счастливой псине рукав фуфайки.
- Ну ладно, ладно. Не хочешь быть мадам Грицацуевой - оставайся Джульеттой
батьковной.
Он еще немного поболтал с собакой, выжидая, пока все в доме уснут, и стал на
цыпочках пробираться на кухню.
Одна волнительная ночь отделяла Мичурина от важного и долгожданного события –
открытия весенней охоты. Он уже представил, как на утренней зорьке десятки
местных охотников и чужаков перепугают канонадой не только уток, вальдшнепов и
гусей, но и все живое в округе.
Спать в ночь перед охотой Мичурин не мог.
«Попробуй, усни, если в душе все скворчит, - подумал Мичурин. – «Скворчит».
Слово какое-то бабское. Даже хуже - кухонно-сковородное».
Рассудительный мужчина попытался придумать более подходящее слово, но у него
ничего не получилось.
«А чёрт его знает, как правильно обозвать то, что сейчас на душе! Маята
какая-то!»
Продолжая выбирать из «скворчало-щемило-трепетало», Мичурин подошел к спальне и
заткнул старым полотенцем щель под дверью. Вернувшись на кухню, он постелил на
стол районную газету-«сплетницу» и медленно, с удовольствием разложил
драгоценные охотничьи причиндалы.
Был Мичурин мужик основательный и с уважением относился к тому факту, что все
умеет делать сам – ни чета нынешним безруким.
Хрюкинские мужики - и те, что слыли богатеями, и те, что «хрен без соли доедали»
– давно уже покупали патроны в районном охотничьем магазинчике. Самые
выпендрёжистые – такие, как Сеня-оглобля – любили «предъявить» охотничьей братье
якобы «привезенные на заказ» столичные штучки. Хрюкинские мужики хоть и были
падкие на всё московское, но над Сенькой за спиной подсмеивались: каждый год на
открытие охоты он вставлял в патронташ одни и те же пластиковые патроны
«Магнум». Одному Богу известно, зачем он три года назад к старой курковой
«Тулке», доставшейся от деда, купил дорогущие фирменные «Магнум».
Впрочем, стрелял Сеня-оглобля исключительно дешевыми патронами «Байкал»,
предусмотрительно растолканным по карманам фуфайки.
Мичурин поднёс руку к лицу и глянул на часы.
- Полпервого. Быстрей бы уже.
Сосредоточенный, похожий на микрохирурга во время сложной операции, Мичурин
отвешивал на настоящих аптекарских весах порох и нежно, не роняя ни крошечки,
ссыпал в латунные гильзы. Через час дробь была тоже на месте, а пыжи,
предусмотрительно выбитые из старого валенка еще зимой, надёжно запечатали
наполненные гильзы.
Таинство подготовки к открытию охоты, как и подобает, было совершено без
посторонних глаз и суеты.
Пробило два часа.
Мичурин в раздумьях еще посидел за столом… потом попил холодный чай… потом
почитал всё в той же районной газетёнке, на которой совершал охотничий обряд,
про околевших телят.
В соседском доме у Зуёнкова зажегся на свет.
«Тоже не спит. Волнуется. Или щенка встал покормить, - и Мичурин, откинув тюль,
попытался разглядеть, что происходит у соседа. - Ох, всё-таки хороший гончар ему
достался. Сдается мне, Зуёнок на кухне патроны готовит. Сходить, что ли?»
Мичурин, старательно ступая по единственной нескрипучей половице, вышел на
цыпочках из кухни.
Ночной разговор лился плавно и душевно. Почти обо всем два охотника уже успели
поговорить, а за линялой занавеской было по-прежнему темно. Мужики сидели за
пустым столом, подперев головы руками.
- Слушай, Мичурин, а чего мы на сухую-то сидим?! - спохватился гостеприимный
Зуёнок, и как-то странно заозирался на дверь спальни. – День-то какой! Ведь
сколько ждали! Посуди сам: утиная охота для мужика – она ведь, что свадьба для
девки! Давай по капельке, ну, чтобы волновашки-то поулеглись!
Зуенок сунул руку в стоящий у печи сиротливый беспарный валенок. Как Дед Мороз,
лукаво и многообещающе улыбаясь, новоиспеченный волшебник совершил ловкое, не
подающееся воспроизведению движение рукой, и, сопроводив его цирковым «Оп-пля!»…
достал початую бутылку знатного самогона.
- Фирма веников не вяжет!
И Зуёнок разлил по граненым стопкам классического деревенского размера
натуральный продукт.
- Сосед… это… ну… может того…. не будем?
Мичурин еще помнил прошлогоднее открытие охоты, но внутри что-то предательски
заворочалось… завибрировало… затрепетало… и…спустя мгновение, из души полилась
такая песня, что все звуки мира не сравнятся с её божественной томной красотой.
Ожидание восторга от предстоящей охоты, красота граненых правильно наполненных
самогоном стопок-стаканчиков, предчувствие хорошего мужицкого разговора, который
теперь уж точно случится – все вдруг слилось и зазвучало в этой волшебной
мелодии.
***
Робкий рассвет высветил реку, заливной луг сразу за ней и силуэты в фуфайках, с
торчащими за спинами стволами.
- Мужики, а Зуёнка с Мичуриным сегодня кто-нибудь видел?
- Да брось ты, Сенька! Когда хоть они на открытии охоты-то бывали?! Ну, вот
смотри: в том году не были, - щербатый мужик загнул указательный палец. - В
позатом не были, - и он загнул еще и средний.
- А я вообще не припомню, чтобы они на первую зорьку приходили. Опять ведь на
неделю запьют - к бабке не ходи!
Мужики, может, и вспомнили бы девяносто восьмой год, когда Мичурин с соседом
открывали охоту вместе со всеми, потому как дрожжи в сельпо тогда не завезли, и
Зуёнок свой знатный самогон не выгнал. Но на улице окончательно рассвело, и
времени на разговоры не осталось.
Птицы за это утро заметно поубавилось.
