Новый рассказ никак не желал сочиняться, поэтому Сергей решил прогуляться в
старом парке. Он выключил компьютер, встал, причесал светлые волосы перед
зеркалом в прихожей. Энергично сбежал по серой клавиатуре лестницы и вышел на
улицу.
Дворник дядя Гена в старой шапке-ушанке усердно размахивал метлой. Шапка
отличалась необыкновенной преданностью старику, ибо всегда сопровождала его
выходы на улицу, гордо устроившись на голове. Шапка была ровесницей
пятнадцатилетнего внука дворника и потому изрядно потрепалась. Одно ухо торчало
в сторону, что придавало ей сходство с легкомысленным щенком.
Дядя Гена усердно шоркал по асфальту, тщательно выковыривая из трещин окурки,
клочки бумаги, фантики. Рядом стоял Николай Иванович, сосед Сергея по лестничной
площадке. Синяя рубаха с короткими рукавами, круглые очки, кожаный портфель.
Николай Иванович, учитель русского языка и литературы с большим стажем, устал за
мизерную зарплату втолковывать своим ученикам нравственные идеи классиков, и
потому скорбное выражение практически никогда не покидало его лицо. Учитель
внимательно наблюдал за работой дворника.
– Здравствуйте, Сергей! – торжественно сказал Николай Иванович. – А знаете ли
вы, что литература умерла? Вчера по телевизору объявили! Но зато классика жива,
– добавил он, радуясь тому, что не останется без куска хлеба, который добывал в
поте лица, преподавая классическую литературу.
Дядя Гена перестал мести и ахнул:
– Умерла? Неужель?
Щенок на его голове удивлённо тряхнул ухом.
– Да! Умерла! – с пафосом подтвердил Николай Иванович. Портфель важно качнулся в
его руках.
– Жизнь трансформировалась в гигантский роман, а люди превратились в
литературных персонажей. Следовательно, литература будет вечной, как и сама
жизнь! – предварительно глубоко вдохнув, выпалил Сергей и помчался в сторону
парка.
Лицо Николая Ивановича вытянулось, как огурец; бледно-голубые глаза часто-часто
замигали; густые брови вопросительными знаками сошлись на переносице. Щенок впал
в глубокую задумчивость, передав своё эмоциональное состояние метле, которая
безвольно упала на землю и лежала в праздном недоумении.
Сергей широко шагал по весенней улице. Навстречу шла девушка. Чёрные тугие
крылья волос бились о щёки от каждого её шага. Энергичный ветер, вылетевший как
чёртик из табакерки, подхватил пряди волос и подкинул их. Чёрные штрихи весело
заплясали в воздухе. Девушка взглянула на него. В её больших глазах несмело,
словно первая звезда, вспыхнула лёгкая ласка и тут же погасла. Она покраснела,
отчего её лицо напомнило персик.
Девушка прошла, а Сергей, обернувшись, всё смотрел ей вслед. Она будто купалась
в лёгких волнах зеленого платьица. Изящные туфельки бойкими воробьями прыгали по
земле. Казалось, что она вот-вот взмахнёт руками и улетит прочь из душного
города.
Сергей продолжил свой путь. Медленно шествовал грузный старик, иногда с усилием
поднимая руку, словно к ней был привязан тяжёлый камень. Рука касалась шляпы,
серым котом устроившейся на его голове, словно ему хотелось проверить, на месте
ли она. За стариком бодро семенила болонка, похожая на лохматую мочалку.
Резво, словно лягушка, подпрыгнул зелёный лист, сорванный ветром со старого
клёна. Глаза серые, чёрные, зелёные, карие, голубые. Лысины, шевелюры, шляпы.
Парик каштановым кудрявым облаком плыл над красными розами, прыгавшими на спине
дородной дамы. Казалось, что парик сорвётся с её головы и легкомысленно умчится
догонять светлые тучки, стремительно летевшие на край неба. От тучек отрывались
прозрачные лоскутки, тонувшие в густой, как сметана, и сочной синеве. Взмахивая
крыльями юбочек, пронеслась шумная стайка девочек.
За поворотом – парк. Зелёные лохмы плакучей ивы небрежно падали на спинку
деревянной скамейки. Лужайка, одуванчики, фонтан, кусты сирени. Только Сергей
сел на скамейку, чтобы полюбоваться живописной окрестностью, как над ним
раздался немного скрипучий мужской голос.
– Вы позволите?
Высокий худощавый мужчина лет сорока доброжелательно смотрел на Сергея.
– Пожалуйста! Места много…
Мужчина удобно уселся, широко расставив ноги. Немного помолчав, он
безапелляционно заявил, чётко выговаривая каждое слово:
– Я ненавижу Достоевского! Не-на-ви-жу!
Сергей почувствовал, что его брови невольно поползли вверх, выражая удивление.
– Вот как? Интересно! – отозвался он, с любопытством уставившись на собеседника.
– Я на самом деле ненавижу Достоевского, – мужчина потёр рукой твёрдый
подбородок, а затем устремил синие глаза на весело взлетавшие струи фонтана.
Он выдержал паузу, затем встал, одёрнул полы пиджака и громко сказал:
– Я ненавижу Достоевского. Ненавижу за то, что он говорил неправду о людях,
которые хотели разбогатеть. Ну что плохого в таких людях, как Лужин? Это же не
Раскольников, зарубивший топором несчастную старуху-процентщицу. Это же не
Свидригайлов и прочие душегубы. Бесы всякие! Лужин никого не убил и не был
способен на убийство. Лужин всего лишь хотел разбогатеть. Ну что в этом
криминального? Зачем смеяться над людьми, которые пекутся о личном благе? Вот
почему я ненавижу Достоевского.
Сергей иронично глядел на него и думал о том, что иные персонажи Достоевского
словно сбежали из его романов и зажили самостоятельной жизнью, не стесняясь
изрекать те мысли, за которые их следовало бы публично высечь.
– Я никогда не прощу Достоевского!
– Вы устроили защиту Лужина, – усмехнулся Сергей. – Но вы, кстати, не очень-то и
убедительны.
– Я ненавижу Достоевского за то, что он оклеветал людей, которые просто хотели
жить в достатке.
– Вы не одиноки в своей нелюбви к Достоевскому. Ленин тоже ненавидел
Достоевского за сатирические образы революционеров. Не мог ему простить
Верховенского, Ставрогина, Шигалева, – произнёс Сергей.
– Так этим злобным нигилистам и надо! Поделом им Достоевский врезал! А Лужину-то
за что досталось на орехи? Лужины – атланты экономики. Лужины народ кормят. Для
проститутки Достоевский нашёл добрые слова, а предприимчивого Лужина с грязью
смешал, – с обидой в голосе рассуждал этот странный человек.
– Бунин тоже терпеть не мог Достоевского, – начал было Сергей речь в защиту
великого писателя.
– Бунин был желчным человеком, – нетерпеливо перебил собеседник. – Он язвительно
критиковал Достоевского за чуждую ему писательскую манеру. А я же как читатель
не люблю его за другое, а именно за то, что, что он осмеял людей, для которых
бизнес – дело их жизни.
– Ваш Лужин тот ещё мерзавец! – решительно отрезал Сергей.
– А кто сейчас не мерзавец? Кто?! Все вокруг мерзавцы! Даже небо и то мерзкое!
В это время озорно зачирикали воробьи, прыгавшие по асфальту в поисках крошек.
– Воробьи тоже отменные мерзавцы!
– Митя, Митенька, сыночек! – кричала маленькая старушка, торопливо направляясь к
скамейке. – Вот ты где. А я ищу тебя по всему парку. Митя, домой!
– Ну… мне пора! – сказал мужчина и улыбнулся. – Приятно было побеседовать с
интеллигентным человеком.
– А вы предприниматель? – спросил Сергей. – Так яростно вы защищали Лужина.
– Был, был предпринимателем, – отвечала старушка. – Но сгорел его книжный
магазин. А теперь Митенька денно и нощно читает книжки. Пойдём, Митенька.
Она взяла сына за руку и повела за собой к выходу. Митя то и дело оглядывался, а
потом остановился и крикнул:
– Пожалуйста, передайте привет Сонечке Мармеладовой! И Алёше Карамазову тоже!
Сергей посидел ещё немного, затем встал и быстро зашагал по центральной аллее
домой.
