- Ты подохнешь на этой галере, и твои потроха будут жрать акулы.
Каждый наш выход в море из Ашкелонской марины начинается с этого. Такой вот
своеобразный ритуал, сулящий удачу. Хорошо, что нас никто не слышит.
- Заткни свою пасть, антисемит проклятый! Стоит мне заявить в полицию, и тебя
вышвырнут из страны в 24 часа.
Вообще, Рамунас никакой не антисемит, он чистокровный литовец и в семье говорит
только по-литовски. Он так же, как и я, любит эту страну и готов драться за нее
с оружием в руках или, по-крайней мере, за баранкой своего тягача. Двухярусный
"ДАФ", на котором он каждый день возит шикарные иномарки, в военное время легко
приспосабливается для перевозки военной техники. Ну а то, что во время наших
совместных выходов в море он позволяет себе некоторые словечки, так это игра,
правила которой, известны лишь нам двоим. Было бы иначе: мы никогда не оказались
бы по доброй воле в одной лодке.
Я знаю, что Рамон улыбается за моей спиной, и мне не нужно оборачиваться, чтобы
убедиться в этом, мы достаточно времени провели в море с тех пор, как у нас
появилась эта лодка. Взятый в аренду двухместный рыбацкий каяк, приковал нас
друг к другу и к этой замечательной желтой "галере" австралийского производства
надежней любых цепей. Видимо, и без того полная неожиданностей израильская жизнь
показалась нам недостаточноэкстримальной, и мы решили восполнить это. Теперь мы,
нарушая святость Шабата, каждую субботу выходим в море и предаемся любимейшему
нашему занятию – рыбалке. Рамунасу простительно, он литовец, а я, как здесь
говорят - "еврей по паспорту". А это значит, что мы оба в глазах правоверного
еврея – "понаехавшие сюда русские". Сказать по правде, в многоэтажке, где мы с
Рамоном живем, даже "евреев по паспорту" можно сосчитать по пальцам, кого здесь
только не понаехало за последние годы. Так что если бы мы вышли сейчас на своем
каяке не на рыбалку, а как крейсер "Варяг", на- встречу вражеской эскадре и
геройски погибли за эту страну, то и в этом случае в глазах ортодокса мы
останемся гоями.
- Ты что заснул, ВладимИр, или опять замышляешь что-то?
Рамунас всегда произносит мое имя на израильско-литовский манер с ударением на
последнем слоге. Мне не хочется продолжать играть в галерных рабов, я еще
пребываю в полудремном мечтательном состоянии, когда окружающая нас реальность
растворилась в предрассветном тумане, а наша самая прекрасная на свете "галера",
с торчащими по бортам спиннингами похожими на антенны, превратилась в
космическую тарелку. Сидя впереди, я воображаю себя: то аргонавтом, то испанским
конкистадором, то командиром космического корабля…
- Опять строишь козни, еврей?
- Почему опять?
- Вы всегда что-то замышляете против нас, хотите сжить со света.
- Против литовцев?
- Против всех христиан.
- Это мы хотим сжить вас со света, крестоносец?! Ты мне лучше ответь, инквизитор
гребаный, за что вы нас жгли на кострах?
- За то, ВладимИр, что вы нашего Христа распяли.
- Ты хочешь сказать, что мы распяли вашего литовского Христа?
- Ну почему литовского?
- Ты же сказал "нашего", вот я и подумал грешным делом.
- Хоть Христос и звучит, как литовское имя, но, скорее всего, Он был греком.
- Вот, ты, Рамунас, католик. Верно?
- Да, ВладимИр, я католик.
- А что празднуют католики всего мира 1 января?
- Рождество?
- Ошибаешься. Рождество католики празднуют 25 декабря. А вот, Обрезание Господне
отмечается через семь дней, т.е. 1 января.
- Ну, и что?
- А то, мой невежественный друг, что на восьмой день после рождения, как
требовала иудейская традиция, младенец был обрезан и получил имя Иисус.
Смекаешь, крестоносец?
Видимо, Рамон задумался и до первой "точки" мы идем молча. Точка – это риф, на
который мы выходим с помощью спутниковой навигации, но до него еще грести и
грести. Временами нашу галеру догоняет волна, и мы плавно взлетаем к едва
различимым сквозь туман звездам, а потом так же плавно скатываемся вниз.
Пока Рамон молчит, я размышляю о том, что судьба не случайно свела нас вместе и
усадила в одну лодку. Может, никакая не судьба, а Всевышний посадил нас сюда
литовца и еврея, чтобы мы выполнили какую-то важную миссию. Может, мы должны
сказать друг другу что-то очень важное? И тут я, сам не пойму, как это у меня
вырвалось, спрашиваю у Рамунаса:
- Кто- нибудь из твоей родни принимал участие в расстрелах евреев?
Чувствую спиной, как Рамон напрягся, даже грести перестал. Видимо, он понял, что
это уже не игра. Неожиданный, не только для него, но и для меня самого вопрос,
ввел моего друга в состояние ступора. Чтобы как-то разрядить обстановку, я
вернулся к нашей игре:
- В следующий раз ты сядешь спереди. Мой бич истосковался по твоей жалкой плоти.
Ты меня слышишь, крестоносец?
Наконец, Рамон заговорил:
- Ты знаешь, могу тебе с чистой совестью сказать, что никто из всей моей родни
не замарал себя еврейской кровью. Мама, они всю жизнь прожили на хуторе в 100
километрах от Вильнюса, рассказала мне однажды, как их сосед прятал в погребе
одного жида. Ты не обижайся, ВладимИр, в литовском языке нет слова "еврей", в
Литве их называли "жидас". Так вот, этот мамин сосед спас одного еврея. А тот,
когда пришли русские, пожаловался на своего спасителя оккупационным, ну в
смысле, советским властям. Простые люди, как мои родители, и тех и других
считали оккупантами. В общем, побежал тот еврей в новую администрацию и
настучал, что за время сидения в погребе, литовец его жестоко эксплуатировал.
- Не понял, - перебил я Рамона, - тот его спас, а он, сука паршивая, побежал
жаловаться в сельсовет?
- Ну, да. Соседа маминого за это чуть не посадили.
- За что?!! - снова не выдержал я.
- Понимаешь, ВладимИр, литовец заставлял еврея плести веревки.
- Какие веревки?! Тот же ему жизнь спас, да и своей жизнью рисковал.
- Конечно, рисковал и не только своей, и соседи, и мама знали, что он прячет
еврея.
- Скажи, Рамон, а на кой хрен тому нужны были веревки?
- Ну, ты даешь, ВладимИр, я думал, что ты умный, как все евреи. Продать,
разумеется, или обменять на что-нибудь, например, на еду. Кормить твоего еврея
надо?
- Надо, - согласился я.
Несколько минут мы гребли молча. История про литовца и еврея меня сильно
огорошила и я пытался найти хоть какое-то оправдание поступку моего
соплеменника. Поразмыслив, я спросил: - Рамон, а плести веревки тяжело?
- Еще как! Ото льна руки чернеют, а кожа стирается в кровь. Посиди полгода в
темном сыром подвале, да поплети веревки.
- Что-то я не понял, дружище, ты пытаешься оправдать еврея?
- Ну, оправдать не пытаюсь, а понять могу. А вот, ты мне лучше скажи. А если бы
все было наоборот?
- В каком смысле, наоборот?
- Ну, если бы не литовец, а твой еврей прятал беглеца?
- Ну, во-первых, никакой он не мой, а во-вторых…
Тут я задумался. Сказать по правде, я не знал, что ответить. Я стал примерять
ситуацию на себя. Стал бы я, с риском для своей жизни, прятать беглого литовца?
Не знаю, не знаю. А с риском для жизни близких?
Бр-р-р… меня даже передернуло.
- Отомри, ВладимИр. Ты что расстроился?
- Да как тебе сказать? Не то, что расстроился, но осадок остался.
- Так ты мне все-таки ответь. Если бы все было наоборот?
- Не знаю, ей Богу, не знаю. Может еврей собрал бы еще пару тройку литовцев и
открыл бы подпольный цех, - пошутил я, но от собственной шутки мне почему-то
стало не по себе.
Мы гребли к первой точке, стараясь соблюдать синхронность. Туман начал
рассеиваться и рассвет вернул всему реальные очертания и цвет. Наша прекрасная
галера уже не казалась мне космическим кораблем, скорее наоборот, она стала
напоминать, затерявшуюся среди волн, жалкую банановую шкурку, могущую в любой
момент отправиться на дно. Этот реализм мигом выветрил из моих мозгов остатки
сюрреалистично-ироничного восприятия действительности. Неожиданно обидевшись
неизвестно на кого и на что, я со злостью вгонял лопасти своих весел в воду,
забыв о синхронности. Я тупо греб, думая лишь об одном – о тысячах расстрелянных
литовских евреях, и о том, какую роль сыграли в этом местные жители. Как же
такое могло произойти? Столько лет прожили вместе! Забегали друг к другу за
солью или за спичками. И после этого…Все, хватит. Надоела мне эта дурацкая игра
в галерных рабов! Не буду в нее играть никогда!
Опомнился я, когда лодку начало разворачивать бортом к волне и нас чуть не
перевернуло.
- Может тебя огреть плетью, грязный еврей?!
Окрик моего друга заставил меня улыбнуться. В одно мгновение я, кажется, понял
замысел Всевышнего. Ну да, конечно! Он хотел, чтобы мы, литовцы и евреи,
обнялись и простили друг друга. На сердце у меня сразу стало тепло и спокойно, и
я сказал, наверняка удивившемуся моим словам, Рамунасу:
- Не бойся, Рамон, я не сдам тебя никакой полиции.
