Зима. Тихонько, робко начали приближаться сумерки.
Снег неровный, пушистый, к вечеру, будто перепаханный следами чьих-то ног,
измерявших глубину сугробов.
По неширокой, скрипучей от мороза снежной тропинке шла моя мама, держа меня за
руку.
Вдоль дома, закутанная в серую, несуразную, клочками шубу, высокая и нескладная гуляла с коляской мама Тони. Вокруг коляски, то отдаляясь, то приближаясь, бегал черно-серый с подпалинами, как будто неровно поседевший, косматый пес. Из жалости его можно было бы назвать болонкой. Удивительно, как он разбирал дорогу? Глаз его совсем не было видно за шерстью, скатавшейся сосульками от дыхания, от талого снега, от грязи.
Начался неторопливый разговор о делах и событиях.
- Что это за пес бегает? Ваш? - спросила моя мама.
- Нет, наш дома. Это несчастный пес, у него очень тяжелая судьба.
Мама Тони была врачом, она часто посещала дома, знала многих в небольшом
городке.
- Хороший пес, добрый, но жизнь ему досталась горестная, бессчастная. Его
хозяева муж и жена - добрые люди, но пьющие. А в последнее время, совсем ушли в
запой. Каждый день ругаются между собой, а потом, в сердцах, на улицу выгоняют
Фильку.
- Фильку?
- Да, Фильку. Собаку. Его Филькой зовут.
Моя мама сочувственно посмотрела на пса.
А я.... мне всегда так хотелось собаку, и еще, хотелось помочь Фильке.
- Может возьмете себе?
- Да что вы, куда нам....
- Нет, правда. Хозяева его постоянно выгоняют на улицу, он уже стал дворовой,
ничейной собакой. Морозы сейчас вон какие....
Филька при этих словах сжался, опустил голову, подобрал хвост и затрясся, как
будто понимал что разговор о нем.
Прошло несколько дней. Филька все также бегал во дворе. Иногда мы снова
встречали маму Тони с коляской.
- Бегает?
- Бегает. Куда ему деваться?... Сегодня минус 30 днем, а ночью еще холоднее
будет.
Прошло несколько дней. Мама решила взять Фильку к нам домой. Еще раз
посоветовалась, точно ли ничейный, не придут ли хозяева забирать его. Сомнения,
все-таки чужая собака и хозяева, пусть номинальные, но есть.
Тонина мама успокоила:
- Нету, забирайте пса домой, пока не околел, вон какой тощий ходит.
Чтобы стать домашним нужно все прошлое оставить за порогом, а в первую очередь
блох.
Мыли Фильку дустовым мылом, он чихал, мотал головой, но как будто все время
улыбался. Вытерли его, чистого, белым полотенцем.
Он носился по квартире, почти танцуя и смеясь, когда его выпустили из ванной.
Мама налила ему молока, положила сыр и колбаску. Но Филька только чуть
притронулся. И горестно отошел в сторону.
К вечеру он становился все грустнее и грустнее, печальнее, почти не двигался.
Не обращал внимания на колбасу, не хотел играть, от всего отказывался.
В коридоре мама одевала сапоги, шубу.... - и тут Филька ожил, завертелся
волчком, запрыгал вокруг нее.
Сделали Филе подобие ошейника и поводка.
Я осталась дома.
Когда оба вернулись, Филька был бодр и весел, а на лице мамы застыло недоумение,
ошеломление.
- Что случилось?
- Он жрал на помойке засохшие колбасные обрезки.... Представляешь, он жрал
обрезки... а я весь день уговаривала его съесть свежую колбасу....
Мама была потрясена.
На следующий день все повторилось. Филька был весел, играл. Шерсть на его
мордочке, вечно скатанная в коричневые сосульки, как ни чеши; улыбка, странная,
веселая и в то же время как будто с превосходством... Колбаса, молоко, вареное
мясо в мисочке… снова Филька не ест, а только грустнеет. И чем ближе к вечеру,
тем печальнее и апатичнее он становится.
Вечером я пришла к совсем поникшему Фильке в темную комнату, в самый темный
угол, у окна. Через невидимые щели на него немного веяло морозом, шерсть на боку
стала холодной. Я подняла его голову, погладила, он почти не реагировал. Сердце
мое сжалось, показалось, что мой Филька умирает. И я тихо сказала ему:
- Филька, гулять.
Я не сразу поняла что произошло - Филька исчез. Он вскочил мгновенно, перемена
была волшебной, он прыгал вверх, тявкал, тянул меня за собой, к двери.
- Мама, посмотри что случилось!!! Он почти умирал и не двигался, а я просто
сказала "гулять!"...
Филька снова высоко подпрыгнул.
- Ну что ж... тогда веди гулять.
Я оделась, Филька шел рядом.
Зимой темнеет рано и ночь бархатная, темно-синя, почти черная, звездная,
прозрачная от мороза.
Крыльцо подъезда. Филька бегал вокруг меня, вилял хвостом. Он чего-то хотел, но
я не понимала чего. Вот улица, ты ведь хотел гулять. Филька начал тянуть куда-то
в сторону, все сильнее и сильнее. Я побежала за ним, держа в руках до предела
натянувшийся импровизированный поводок...
И мы оказались на помойке, у мусорных бачков.
На мордочке Фильки даже в отблесках далеких фонарей можно было разглядеть
счастье, он светился и лучился, освещая полуразложившийся, еще теплый, чуть
дымившийся теплыми струйками мусор у моих ног, стремясь туда, ввысь, к краям,
переполненных объедками, высоких, поржавелых бачков, источавших в свежий
морозный воздух кислое зловоние.
- Нет, Филька. Пойдем домой.
Он мгновенно сник; посмотрел с надеждой.... но я уже потянула поводок. Он вяло
упирался, потом все сильнее. Потом рванул неожиданно, с силой назад и вгрызся в
валявшийся кусок, стараясь успеть заглотить хоть что-нибудь.
Подходя к дому мне было печально. Я посмотрела на чистый белый ровный, особого
ночного цвета, снег перед домом. Мы могли здесь играть... Но он не хочет со мной
играть, также как я не хочу сидеть с ним на помойке в куче объедков.
Я вздохнула и вошла в квартиру.
- Что случилось? - спросила мама.
- Мама... он бросился к помойке как только мы вышли. Я чуть не упала, когда он
дернул поводок.
Третий день ничем не отличался от двух предыдущих. Собака снова лежала в
холодном темном углу, он сам выбрал это место, сам туда заполз и не хотел
выходить. Я тихонечко оделась, а потом резко и не очень громко сказала из
коридора:
- Филька, гулять!
И как джин из бутылки - мгновенно возник Филька.
Мы гуляли у подъезда, мама сказала не отпускать его. Филька никуда не бежал, не
тянул поводок, был спокоен. Выйдя на улицу, он мгновенно сник, без интереса
обнюхивал снег. И я решила его отпустить. Но как только отцепила поводок -
Филька рванул куда-то в сторону. Ужас и отчаянье метнулись в темноту за ним, мне
казалось, что может случиться беда, что он потеряется и я его больше никогда не
найду; не хватало сил бежать, я отстала и потеряла его из виду. Но постепенно,
двигаясь наугад, вдалеке, в скудном свете фонарей, увидела фигурку собаки.
Кричала ему, он остановился, посмотрел так, будто не может ждать, будто у него
срочное дело, и рванул дальше. Я была в отчаяньи... и вдруг он замер.
Филечка, остановился...
Но… остановился не для меня, и дальше он никуда не побежит.
Помойка.
Когда я подошла, он стоял, счастливый, не обращая на меня внимания, и громко
чавкал. Я наклонилась к нему. Морда у Фильки стала грязной, опять эти сосульки и
воняет от него кислыми помойными объедками.
- Мама...
- Опять?
- Да...
Мама опечалилась. И в тоже время была разгневана. Как так может быть?! Собака
категорически отказывается от свежих продуктов и ест только на помойке?!
Что же нам в этом случае делать? Ходить на помойку, собирать там объедки, носить
их в дом, чтобы кормить собаку? Просить соседей, чтобы они отбросы приносили к
нам домой?! Из дома делать мусорный бачок?
Мама позвала Филю на кухню. Тот пришел, изображая виноватый вид. Но быстро понял, что
ругать его не будут. Мама поставила ему миску с молоком, положила колбасу и
мясо.
Филя сник.
- Ешь.
Филя отвернулся.
- Нет, Филя... не сможем мы с тобой так жить. Дом - это дом, а помойка - это
помойка. Это дом, Филя, а не теплая крыша на время от помойке к помойке.
Он поднял голову, слабо повилял хвостом.
- Раз отбросы тебе нравятся больше домашней еды - живи на помойке.
Мама подвела Фильку к двери, открыла ее. Филька не сопротивлялся, покорно вышел.
Мне было грустно, уходил мой Филька. Но я чувствовала, что хотя мне и жаль его,
но играть с ним на помойке я не могу. Его радость не равна моей, она о разном.
Его горе не равно моему. Мы живем в разных мирах. Он в мире отбросов. А я живу
дома.
Дверь закрылась.
Мама пошла пить корвалол.
Утро было морозное, солнечное, красивое, но пусто и грустно на душе. Я подошла к
окну. Прямо напротив окна, через дорогу, сидел Филька и смотрел на меня. Как он
понял, что это наше окно?
- Мама, там Филька сидит!
Мама подошла, посмотрела и молча пошла пить корвалол.
В течение дня мы несколько раз заглядывали в окно через занавески. Филька
покорно сидел внизу, словно под гнетом вины, которая вдавливала его в сугроб, он
героически держался, изредка поглядывая на наше окно, словно чувствуя, что за
ним наблюдают.
- Иди, позови его, - сказала мама.
Я вышла во двор.
- Филька!
Он радостно подбежал ко мне, закрутился. Холодного, продрогшего, снова мы его
помыли, отогрели, стали кормить. На этот раз он ел колбасу, пил молоко. Он как
будто понял, что значит дом.
Вечером мы гуляли во дворе, играли. Не долго, потому что совсем сильный мороз.
На следующий день началась привычная история самых первых дней его появления у
нас.
Снова он был печален, не ел, снова его оживило слово "гулять" и, выйдя на улицу,
он рванул на помойку.
- Мама....
Все повторилось.
Утром Филька сидел перед нашими окнами. Днем, вечером. Потом исчез. С рассветом
дежурил опять.
- Филя...
И снова вечер, помойка, объедки...
- Что же ты так... Филя? - спрашивала я его, обливаясь слезами. Вонючие сосульки
висели на улыбающейся пасти. Глаз не было видно, но казалось что-то темное,
мелкое и расчетливое смотрит на меня снисходительно, как на нечто управляемое
жалостью, простым притворством, на то, что никуда не денется и вечно будет
служить, обеспечивать его жизнь. Придаток из прочных стен, надежной крыши,
тепла, добра и безопасности...
Филя не понимал. Не понимал чего-то очень главного. Самого главного в жизни.
Что это? Мне трудно назвать, потому что я и сама не понимаю. Это что-то далекое,
тихий зовущий голос там, где выжженое, вечно воспаленное, навечно изуродованное,
тупое и почти невосприимчивое. Смутное ощущение чего-то важного. И...
бесконечные поиски этого важного в очередной горе мусора, в новых объедках с
чужого стола, из чужого дома.
Что такое дом? Что такое человек? Как жить в доме среди людей? Может быть этого
он не понимал или не захотел понять?
Что "дом" - это не стены, не тепло огня, а нечто другое. Дом - это состояние,
хранимое каждым, живущим в этом доме. И если не хранишь, не бережешь, только
пользуешься, пожирая тепло - разрушаешь дом, разрушаешь это состояние,
становишься опаснее врага, потому что ты ласковый внутренний враг, вечно
вымогающий жалость, пожиратель силы, тепла, любви.
И если все чем ты можешь ответить на любовь - это объедки, мусор,
поганая снедь из бачка, самое драгоценное из твоей жизни - ты лишний в доме. Не
потому что люди злы, а потому что ты разрушаешь дом. Дом - это еще и качество
того, что вносит в него каждый живущий.
Твое место там... где самое важное для тебя, там, где находится последний рубеж,
которым ты не готов пожертвовать.
Он сидел в сугробе три дня, никуда не отходя и, подняв голову, прямо глядел в
наше окно, принимая жалкий вид, выразительно и смиренно вздыхая… Филька был
очень хороший актер, да и на улице было холодно. Постепенно на его мордочке
стало проступать разочарование. По всей видимости, он неожиданно для себя понял,
что его никто больше не станет возвращать. Казалось, он был немного удивлен и
огорчен, не понимая причины, ведь столько раз получалось вернуться и продолжать
жить двойной жизнью и вдруг... затем начал немного злится, отбегать на время
куда-то.
Он сидел под окнами пять дней, а потом исчез.
Через неделю после этого иногда я встречала его во дворе, бодрого, веселого. Он
не подбегал и не узнавал меня.
Мама Тони гуляла с коляской. Вокруг нее бегал Филька.
- Выгнали?
- Выгнали.
- Может все-таки назад возьмете? У пса тяжелая судьба, может проявите
снисхождение? Все ведь ошибаются...
- Нет. У него было много шансов исправиться, но всегда он выбирал только объедки
и вонючий мусор. Не могу... не надо больше об этом... сердце болит...
