В большом городе, где массивные туши домов загораживают полнеба, лишь иногда
можно увидеть жалкий кусочек заката. Зато пейзажи золотой осени, такие же
прекрасные, как и закаты, полыхая роскошью красно-жёлтых оттенков, позволяют
горожанам любоваться собой. Поэтому каждый год, в сентябре, вдруг восхитившись
осенним деревом, подсвеченным, словно софитами, солнечными лучами, я,
потрясённая красотой этого мира, вспоминаю один закат.
... Сил уже не осталось. Я чувствовала, какими огромными и тяжёлыми стали мои
налившиеся усталостью ноги; по справедливым законам природы они должны были бы
принадлежать не мне, а мифической великанше, которая – в отличие от меня –
смогла бы этими махинами управлять. Я же, маленькая и слабая, удивлённая своей
неожиданной беспомощностью и тем, какое яростное сопротивление может оказывать
на движущийся объект воздух, вынуждена была даже согнуться, чтобы способствовать
перемещению тела в пространстве. С особым трудом давались подъёмы. И когда
дорога шла в гору, то есть, как мне тогда казалось, почти всегда, я обхватывала
ноги руками и «ползла» вверх. Но, к сожалению, руки не придавали ногам ни сил,
ни скорости.
Иногда, оторвав взгляд от тропинки, ведущей неизвестно куда, я смотрела на
сгорбленную спину Алексея. «Если так шатает мужчину, то как же раскачивает меня?
Вероятно, очень живописно, - иронизировала я над собой. – Хотя вдруг морда
загнанной лошади мне к лицу?»
Беседа с самой собой – штука занимательная, но время от времени в мой внутренний
диалог врывался один крайне нелепый вопрос: сколько ещё шагов могу сделать?
А упасть я должна была с минуты на минуту, так как почти два часа передвигалась
исключительно по инерции. Тогда Алексей остановится и скажет… Впрочем, лицо
моего спутника, изредка обращаемое в мою сторону, без слов кричало об его
отношении ко мне. Увы, мы умеем скрывать своё расположение, зато неприязнь почти
всегда просачивается на наши лица. К тому же экстремальные ситуации, проливаясь
тёплым дождём, способствуют превращению худосочного ростка взаимного неприятия в
раскидистый баобаб ненависти.
Наша с Алексеем неприязнь, неприязнь с первого взгляда, сегодня разрослась до
вселенских размеров. Ещё бы! Я и только я была виновата в том, что мы
заблудились.
Скоро придёт ночь, станет холодно и неуютно, вспомнилась прописная истина. Даже
в палатке мы ныряли в спальники, надев спортивные костюмы, а по утрам, стуча
зубами, бесконечно шутили о том, что перед сном нужно разыгрывать наши
единственные на весь отряд ватные штаны пятьдесят последнего размера.
Ночь в горах прекрасна, только чем закончится ночёвка под открытым небом? Заснув
при минусовой температуре, человек уже не проснётся, прогулка в кромешной тьме
может закончиться соболезнованиями родным и близким, а заниматься всю ночь
физкультурой — тоже нереально.
— Алексей, ты как хочешь, — заключила я наш почти часовой спор, — но если
засветло до перевала не дойдём, я попрошусь в юрту.
В ответ мой спутник неразборчиво пробурчал что-то, однако я, не желая сбиваться
с уже восстановленного после длинной фразы дыхания, переспрашивать его не стала.
Юрты хоть нечасто, но встречались. Невозмутимые киргизы проявляли несвойственное
им равнодушие, завернуть в гости не приглашали, зато следили за нами до тех пор,
пока мы не скрывались из виду. Все они, предупреждали нас, сотрудничали с КГБ. И
рассказ об офицере, получившем за «подстрекательские» речи сковородой по голове,
произвёл впечатление. Мы не хотели получить, мы хотели узнать, но карта – не
сковорода, а потому помочь будущим географам, после недолгих колебаний
нарушившим государственную тайну и показавшим посторонним глазам то, что им
видеть было не положено, пастухи не могли. Увы и ах, но наша топонимика
оказалась для местного населения пустыми словами, не имеющими ни малейшего
отношения к реальным названиям горных ручьёв.
День уже почти закончился, когда тропинка, которая, как мы самонадеянно
полагали, должна была вывести нас к лагерю, вдруг загнулась вверх. «Вот эта юрта
— последняя, — интуитивно угадала я, — и если что…» Минут пять терзали сомнения:
не отказаться ли от дальнейшей борьбы? Но впереди был ещё час сумерек, а ноги,
согнутые в коленях и немного дрожавшие, продолжали нести свою хозяйку вперёд. И
каждый шаг, сделанный через силу, помимо усталости приносил небывалое,
сверхъестественное чувство радости. Оказалось, что преодолевать «не могу» очень
даже приятно, а потому я готова была карабкаться до помутнения в глазах, до
известной лишь моему организму вершины, до того сладостного мига, когда упаду
обессиленной, зато – счастливой. Я шла и боялась, шла и ждала предела своих
возможностей.
Но этот момент всё не наступал. И, цепляясь за траву, делая тысячный последний
шаг, я победила и этот подъём. «А вдруг мы, все или некоторые, по-настоящему
живём только на пределе возможностей, сил, шагов, шансов?» — подумалось мне. Это
было грустно, а грусть — тяжёлая ноша, поэтому я без сожаления сбросила её на
землю.
И тут я увидела чудо – изумительный закат, самый красивый из всех виденных
прежде.
Уже скатившееся за горный хребет солнце развернуло, словно веер, свои золотые
лучи, столпившиеся же у горизонта облака окрасило в алый цвет. Отвести глаза от
этой картины было невозможно. И даже грубый окрик: «Смотри под ноги!» — не задел
меня.
А ведь вся наша жизнь, подумала я, — это дорога к закату. Едва родившись, мы
начинаем карабкаться вверх, карабкаемся с трудом, теряя в пути силы и веру в
себя, достигнув вершины, видим неизбежный конец, в ужасе цепляемся за всё, что
подвернётся под руку, но под тяжестью навалившейся усталости руки разжимаются...
Некоторые достигают своего пика ещё в детстве, у других хватает задора на
покорение многочисленных вершин. Но закат видят все. Если, конечно, не закроют
вовремя глаза.
Но вот краски стали тускнеть, и по горным склонам сразу же потекла несущая
зябкую прохладу тьма. А перевала всё не было...
Ранним утром мы, студенты-практиканты, отправились в маршрут, намеченный по
карте ещё прошлым вечером. О таком походе можно было только мечтать! С Алексеем,
как с неизбежным злом, я смирилась заранее: в горы ходили обязательно вдвоём.
Делая в пути рабочие описания, мы должны были пройти много километров и к шести
вечера – контрольному сроку – обязательно вернуться в лагерь.
Главной в нашей паре назначили меня, следовательно, именно мне предстояло
выбирать дорогу. Однако почувствовав недовольство спутника – оно было колючим,
словно засохший куст репейника, — и не желая портить чудесный день борьбой за
лидерство, я уступила Алексею роль вожака и отдала наш символ власти – карту.
На первом же километре выяснилось, что не только я воспарила от свободы. Сначала
мы шли вдоль склона, затем – поперёк, потом карабкались по пружинистым зарослям
стелющегося по земле горного можжевельника, когда нога, не достигая твёрдой
опоры, зависает на переплетении веток.
Жизнь была прекрасна, но после очередного марш-броска, против которого,
увлёкшись вслед за Алексеем покорением самых труднопроходимых участков, я не
возражала, мы не сумели определить по карте своё месторасположение.
Вы можете представить себя заблудившимися, если светит солнце и встречаются
пастухи?
Вот и мы – тоже. Мы не заблудившиеся, мы заплутавшие. Конечно, записи в полевом
дневнике пришлось оборвать. Впрочем, у нас всё ещё оставалась надежда обойти
гору, излучину быстрого ручья и – сориентироваться.
Только наши надежды оказались напрасными. И Алексей из просто недовольного
превратился в разозлённого. В его глазах я прочитала свой приговор. Однако
несмотря на противное шипение и никогда ранее не испытанную усталость, моя душа
пела. Мне хотелось идти и идти, а потому, когда мы вышли на перевал и услышали,
как где-то внизу печально гудит отрядная машина, я даже огорчилась.
И тут вдруг усталость исчезла. «Выросли крылья», говорят в таких случаях. И я,
раскинув руки в стороны и прыгая от одного валуна к другому, полетела.
Нам повезло — мы появились вовремя, когда была произнесена спасительная фраза:
«Только бы они вернулись…»
Дня через два я узнала, что Алексей вещает о моём неумении прокладывать маршрут.
Может быть, надо было признаться, кто шёл впереди. Может быть... Но я, вспомнив
про поход, пожалела лишь о том, что не дошла до предела своих возможностей.
Теперь опять я чувствую себя уставшей… Но эта усталость растёт не с каждым
пройденным шагом, а с каждым прожитым днём. Она совсем иная, и пригибает к земле
не только тело, но и душу. В ней нет ни капли радости. И всё же я верю, что
однажды алым светом вспыхнет надежда, как некогда исчезнет усталость, и я
взлечу. И тогда будет не страшен самый страшный подъём.
