-М
а-ам, а у Мурочки будет отдельная комната?
-Какая ещё комната? – раздражённо спросила мама. Она перекладывала какие-то вещи
из шкафа в коробки, морщила лоб, сортируя их.
- Ну, мам, ты же говорила, что теперь у всех будет по комнате: у вас, у Миши, у
меня… А у Мурочки?
- Что ты болтаешь! Иди, займись чем-нибудь, не мешай. О, Господи, послезавтра
переезд, а ничего ещё не собрано!
Катя подхватила кошку, потащила её в свой угол. Та вырвалась из рук, прыгнула на
стул; села, недовольно облизывая задравшуюся шерсть.
Девочка по-взрослому поджала губы и горестно вздохнула:
- Что за жизнь! Папа кричит, мама ругается, даже ты злишься! – она наклонилась к
Мурке, погрозила ей пальцем. – Ты же белая домашняя кошка, а не пантера какая;
значит, должна домашниться, а ты по стульям прыгаешь и хвостом метёшь!
Катеньке только пять с половиной, она ещё не понимает всей важности
исторического момента. Невероятный поворот сюжета привёл к тому, что семья
Никишиных, ничем не примечательная, никакого блата не имеющая, безнадёжно
застрявшая в хвосте неподвижной квартирной очереди уже больше десяти лет, вдруг
получила роскошную трёхкомнатную квартиру. Они ютились в маленькой квартирке
старого полубарачного четырёхквартирного дома с печным отоплением и холодной
водой. В единственной комнате среди шкафов стоял диван, на котором спали мама с
Катей, и раскладушка для двенадцатилетнего Миши. Папа спал в кухне на широкой
лавке. Иногда мама ночью уходила к нему в кухню, они недолго там возились, тихо
разговаривали, часто ругались, тоже шёпотом. Никаких перспектив у них не было.
Даже в хорошие времена их зарплат еле хватало «на прожить», так что об ипотеке
нельзя было и мечтать; пожилых родственников, мечтающих завещать им своё жильё,
тоже не наблюдалось.
…К
аким ветром занесло тогда крупного столичного чиновника на их забытую Богом
улицу, можно только гадать. По телеку говорили о какой-то правительственной
программе типа: «Долой трущобы», может, так и было задумано. Вельможа только
ткнул пальчиком в доисторическую халупу и вопросительно поднял бровки домиком,
как ему уже докладывали: «Да, мол, последнее позорное пятно, уже распределены
новые квартиры… торжественное вручение ключей… на этой неделе…» Конечно, эти
новые квартиры предназначались совсем другим людям, важным и нужным, но играть в
опасные игры со столичным начальством мэр не пожелал.
Уже в среду при стечении прессы и телевидения, обалдевшим от счастья и
неожиданности Никишиным торжественно вручали документы и ключи от новенькой
«трёшки» в хорошем доме. Когда они пришли осматривать своё сокровище, то просто
потеряли дар речи: откуда им было знать, что эта квартира была предназначена для
племянницы самого… даже страшно вымолвить, кого! Поэтому и ремонт имела
соответственный – матовый, под дуб, ламинат; натяжные потолки, испанскую
облицовку. А тут ещё подсуетился местный предприниматель – на волне ажиотажа
тоже попал в телепрограмму: одарил счастливую семью Никишиных новенькой мебелью
(со складов неликвида) – это ж какая реклама!
Чиновники гнали события галопом: на воскресенье был назначен торжественный
переезд в новые хоромы, опять же с телевидением и прессой – вечером репортаж по
центральному каналу, а в понедельник утром – доклад в столицу: Ваше, мол,
указание выполнено. На сборы времени почти не оставалось, тем более, что главу
семьи всё время таскали по каким-то инстанциям: то оформлять документы, то
репетировать торжественную речь перед телекамерами – что и как говорить, кого
благодарить и какими словами, соблюдая при этом субординацию. Вся подготовка к
переезду легла на его жену. Брата Мишку после школы прогоняли на улицу, чтоб не
путался под ногами, а Катя слонялась по квартире, приставала к маме и страшно ей
мешала.
Впрочем, она мешала всегда и всем, потому что историю её рождения мама очень
ярко описывала одной фразой: «Сначала я не заметила, а потом было поздно…». Для
Кати у них всегда одно и то же:
- Отстань, я устал, целый день на этой сволочной работе покоя нет, так ещё дома…
- Иди, Катенька, поиграй в уголке, не путайся под ногами, мне и так тесно!
- Катька, брысь отсюда, мелочь пузатая!
Только Мурочка её не гоняет. Сядет девочка в уголочке, где понезаметней, киса
рядом пристроится. Они и сказку «почитают» (Катя уже целых восемь букв знает!),
и в куклы поиграют. Ночью Мурка ловит мышей – за это её и держат, не выгоняют;
под утро приходит к своей маленькой хозяйке, спать в ногах. А если та приболеет,
ляжет на больное место, урчит и лапами месит – глядишь, и уходит болезнь.
Да только в эти дни Мурка тоже злится. Наверное, не хочет переезжать. Там, в
новой квартире, мышей нет. А ещё мебель новая, дорогая, на цыпочках ходить надо…
Вот и сейчас, не хочет ни читать, ни играть, мяукает у выхода. Катя подбежала,
открыла двери – надо успеть самой, а то если придётся подойти папе или Мишке,
они обязательно пнут кошку ногой, прежде чем выпустить.
Она забралась на свой диван в уголок, свернулась клубочком. Кругом суета, шум,
ругань. Папа с мамой перетаскивают какие-то коробки, ссорятся, хлопают дверками
шкафов… Хочется спать, но везде горит свет – идут сборы… быстрее бы переехать! И
не надо для Мурочки отдельной комнаты, они прекрасно разместятся в Катиной…
Скорей бы воскресенье…
В
воскресенье с утра суета достигла предела. По квартире ходили какие-то
«грузчики», выносили коробки, кровати, шкафы. Папа с Мишкой тоже таскали
коробки, мама суетилась, бегала от машины с мебелью в квартиру, следила, чтобы
ничего не пропало. Кате было велено сидеть во дворе на лавочке и никуда не
лезть. Она и сидела, прижав к груди любимую куклу Машку, но вскоре
забезпокоилась – Мурки нигде не было. Сначала тихонько, потом погромче стала
кискать, звать её, даже решилась встать со своего места, поискать во дворе.
Робко подошла к маме, потянула за рукав:
- Ма-ам, ты Мурочку не видела?
- Отстань ты со своей Мурочкой, не видишь, что творится? Бегает где-то по
чердакам… Вон дядя Олег подъехал, поедете с Мишей на новую квартиру, будете там
нас ждать…
- А как же Мурка? Мам, ну её же нет нигде!
- Да никуда не денется твоя Мурка, прибежит, когда отъезжать будем. В машине с
мебелью и приедет.
- А вы её возьмёте, не забудете?
- Возьмём, возьмём. Если сама захочет – возьмём.
- Честно-честно?
- Да сказала же, сколько можно повторять! Иди быстрее, не до тебя сейчас!
… Мурка так и не приехала. Во дворе нового дома суетились операторы ТV,
корреспонденты, снимали их новую квартиру, благодарили мэра, призывали за него
голосовать. Не забыли и мебельного магната, замолвили словечко в телекамеру.
Катя пыталась пробиться к маме, спросить о Мурке, её отгоняли, не давали
подойти. Уже расплакавшись, она всё-таки прорвалась к ней, схватила за руку:
- Где моя Мурка? Почему вы её не привезли?
- Почему, почему! Убежала твоя Мурка, не появилась, что мы гоняться за ней
будем?
- Ну как же так? – Катя давилась слезами, - Ну почему вы её не позвали, не
покискали?
- Да никуда она не денется, прибежит в квартиру, а мы через несколько дней
приедем, заберём её! Всё, иди, не мешай мне! – она пожала плечами: ну не
объяснишь же глупой девчонке, что в новой квартире нет мышей и драная
полууличная кошка в ней совершенно лишняя. Там матовый ламинат, дорогая мебель,
чистота… Что сегодня утром папа выбросил её в соседнем дворе, дав на прощание
пинка, чтоб не возвращалась. Не понимает, дурочка, своего счастья: такая
мелкота, а уже при собственной комнате. Ничего, завтра же забудет о своей кошке…
…М
аленькая, очень одинокая девочка тихонько плачет в уголочке нового дивана, в
собственной комнате… Никому она не нужна, и нет уже рядом верной подружки,
которая читала с ней сказки, трогала лапой её кукол, грела по ночам своим
мурчанием… Это неправда, что дети глупы, а взрослые мудры. Маленькие дети мудрее
взрослых, просто они ещё многого не знают. Катя тоже ещё не знает, что такое
предательство, но чувствует, что сегодня самые близкие люди предали… нет, не
только белую кошку, которая ловила мышей, но прежде всего маленькую девочку,
свою дочку, заставив её невольно участвовать в подлом, мелочном действе…
Это чувство вины, одиночества и заброшенности останется с ней навсегда, и когда
её, уже большую, будут предавать такие же большие люди, она примет и это
предательство и свою ненужность, как должное; не сможет бороться, смирится с
этим на всю жизнь.
А вы говорите, кошка…
