Я ее первый раз увидел очень давно. Встретил спокойно, случайно, равнодушно,
просто вследствие заурядного стечения обстоятельств, встретил без лишних эмоций
возможно с небольшой толикой благодушного презрения. У меня такое ощущение, что
это было еще в ветхозаветные времена, когда Моисей сорок лет водил свой народ по
пустыне.
Впоследствии, с ней мы виделись достаточно часто, но при встрече редко
разговаривали, легким кивком головы здоровались друг с другом - разбегались,
исчезая и растворяясь во времени и событиях собственной жизни. Растворялись
среди шумной, разношерстной толпы, в пыли городов и лабиринтов старых улиц
глотающих эхо одиночества.
Память, долгими ночами, мне все время рисует рынок рабов в Капуе, где она купила
меня и привезла на свою виллу недалеко от города. Там я несколько лет занимался
мелкой, грязной работой по дому и саду.
Она обращалась со мной хорошо, практически не уделяя мне излишнего внимания, что
для раба является непредсказуемой радостью. При этом все, что было мне
необходимо, что бы ни сдохнуть, я получал, в достатке и что неимоверно приятно
не из ее рук. Улучив момент, я сбежал от нее, и бросился в кровавую пену
восстания, что бы вдоволь наглотаться свободы и быть распятым у Аппиевой дороги
по ближе к воротам самого Рима.
Мне кажется, что мы встречались при штурме Константинополя турками. В самом
начале штурма на короткое мгновение, я увидел ее на крепостных стенах города, а
сам тем временем задыхался под доспехами, в плотных рядах войск султана Мехмеда
II. Возможно, я в тот момент был просто лошадью, способной нести своего хозяина
на смерть и быть только там, где мне прикажут.
Возможно, что в разгар инквизиции ее сжигали на костре на одной из
многочисленных городских площадей Кастилии, а я пьяный вываливался из кабака,
улюлюкал и радостно свистел, подталкивая инквизиторов к исполнению приговора. В
такие моменты наши глаза встречались, но я уже был настолько нетрезв, что не мог
просто отвести взгляда, при всем при этом блистал гнилой улыбкой, радуясь,
умирающей собственной скуке бедняка, хотя бы на те недолгие минуты пока горит
человеческое тело.
Спустя некоторое время уже во Франции, я смотрел на нее умоляющими глазами, с
эшафота, установленного на Гревской площади, когда она в дорогом, но изодранном
и грязном платье с открытыми плечами и распущенными волосами, расхаживала вдоль
голодного строя солдат молодой республики и улыбалась, мстила, мне своим прямым
взором… мстила, улыбаясь солдатам…
…но я простил, точно так, же как и она меня когда-то. Простил ее сразу после
того, как моя отсеченная голова, глухо бухнулась в пустую деревянную кадку.
Простил из-за страха, не успеть простить и быть непрошенным, зная наверняка, что
мы еще увидимся.
Мне кажется, что я ее знаю настолько давно и так ее образ крепко засел в моей
памяти, что все картины неизвестных дам, написанные неизвестными художниками
выставленные сегодня в Лувре и Эрмитаже - это наших рук дело.
Помню… из Хиросимы, я вез ее на старом грузовике вместе с остальными
пострадавшими от бомбардировки. Раненые катались, по полу грузовика, безвольно
стуча коленями и локтями на поворотах в деревянные дно и стены фургона, испуская
тихие изможденные стоны под брезентовый навес. Увозя их все дальше и дальше от
эпицентра взрыва, я надеялся лишь на то, что хотя бы ее смогу довезти до места
живой, смогу привезти туда, где ей окажут помощь и наконец, мы сможем с ней
поговорить. Пусть это будет не сразу, пусть через несколько дней, недель, а
может быть месяцев, но я смогу дождаться, главное успеть…главное успеть…
Случайно, мы с ней встретились на одном из первых концертов Beatles в Гамбурге в
клубе Kaiserkeller. Там было не очень чисто, неимоверно громко, причем звук
оставлял желать лучшего. В Гамбурге не было плохого пива, по всей видимости,
потому что его привозили на ликвидацию только в этот клуб, причем создается
ощущение, что везли его не только со всего города, но и с остальной территории
Германии. Сигаретный дым, был идеальной плотности, и его можно было есть,
воспользовавшись исключительно только двумя приборами: ножом и вилкой!
Мы встретились глазами и улыбнулись. Смущение нас отстранило друг от друга, и мы
ежесекундно переглядывались, иногда теряя и вновь находя близкий сердцу образ,
среди беснующихся фигур редких подвыпивших посетителей. Под грохот музыки все
равно не представлялось возможности вести беседу, мы тупо пялились на сцену,
скептически рассматривая разнузданных молодых людей усиленно старающихся, что-то
донести до публики.
Я отвлекся на мгновение, вслушиваясь в очередную композицию, и когда вновь
пришел в себя, не смог отыскать ее в замкнутом пространстве клуба, среди
хаотично расставленной мебели и обессиливших от выпивки тел.
В московском метро, от однообразия бесконечных туннелей, кажется, что вагоны
стоят в пробке и только с остервенелым безумием бьют колеса, по рельсам разгоняя
тишину подземелья. Станции, одна за одной, перелистываются, словно цветные
страницы толстой книги.
Меня толкают и зажимают плотные, уставшие спины людей, и мне кажется, что я уже
достаточно стар, что бы в этой жизни встретить ее. Нехотя, пересилив собственное
раздражение, мне некто уступает место, я пятясь, присаживаюсь на сиденье и
поднимаю взгляд на своего благодетеля…вижу ее..
- Здравствуйте, - шепчу я сквозь стук колес, скрипучем старческим голосом,
стесняясь своего положения.
Она мне кивает в ответ, не узнает или просто делает вид, продолжая читать книгу
стоя. А я как старик Олоферн, теряю голову и знаю, что меня впереди ждет только
смерть.
