Мерцающий во мраке… свет
Из лабиринта выхода не видно,
И кажется... его не найти.
От вдоха и до выдоха
Ты можешь только дальше дышать и идти.
Михей / Ёлка
Мужчина. Тридцать семь лет. Умер… Вчера… Умер вчера утром. Где-то на Невском.
Просто поднимался по ступеням, ведущим в банк. Его банк. На несколько секунд
задержался под узким карнизом крыши. Здание, построенное до 1917 года. Старый
фонд. В историческом центре. Престижно. Красиво. Задержался на второй ступеньке
лестницы. Просто искал в кармане дубленки телефон. Кто-то хотел поговорить с ним
в 8:30 утра. Телефон звонил настойчиво, отчаянной трелью разрывая окружающее
пространство. Пора менять мелодию звонка. Начинает раздражать. Задержался на
несколько секунд. Но этого оказалось достаточно. Сосулька. Тонкая, в
предутреннем свете отливающая серебром. Словно игла в яйце, ждущая своего часа.
Предвещающая смерть Кощею Бессмертному. Но разве он был Кощеем? Он, Дмитрий
Измайлов, владелец собственного банка и честный налогоплательщик (ну или почти)?
Бессмертным точно не был…
Не задержись он на несколько секунд на второй ступени крыльца (той, что снизу),
трагедии удалось бы избежать. Но телефон упорно звонил, и он остановился именно
на этой ступени. Прямо под сосулькой. Сосулькой, отливающей серебром… Сосулькой,
стоящей человеческой жизни. Одной единственной. От вдоха и до выдоха.
Сегодня день похорон. Лакированный гроб в центре огромной гостиной, оформленной
в золотисто-коричневых тонах. Самая большая комната из всех в двухэтажном
особняке Дмитрия Измайлова. Гроб, утопающий в цветах – пестром многообразии,
режущем глаз полной несочетаемостью. Изысканные ароматы, смешивающиеся с тяжелым
запахом смерти. Яркий электрический свет – в центре великолепная хрустальная
люстра, по стенам – бра затейливых форм. Невыносимая духота, от которой не
спасают настежь открытые окна, впускающие свежий, слегка морозный предвесенний
воздух. Начало марта.
Огромное количество людей, пришедших проводить в последний путь Дмитрия
Измайлова. Успешные бизнесмены со своими женами. Вырядились, словно на светский
прием. Черные костюмы с иголочки, оттеняющие безукоризненную белизну рубашек,
скромные черные платья. В тон костюмам. А в центре – гроб. Лакированный.
Отливающий медью в электрическом свете. И Дмитрий… Худой, разом как-то
осунувшийся, с заострившимися чертами. В таком же костюме.
Из того, другого, мира, где он родился и вырос, - никого. Только она, Мила.
Верный товарищ детских лет. Еще тогда, в песочнице, преуспевающий делец пытался
отнять у нее пластмассовое ведро. Синее, с желтыми утятами по бокам. Чтобы
лепить куличики. Да, дружбу Дима ценить умел, особенно такую. Слепую и
преданную.
«Вот повезло Ритке: такое состояние и без особых усилий! А ведь была обычным
администратором в ресторане. Ничего особенного. Теперь может жить в свое
удовольствие где-нибудь… на Кипре… вместе с Артуром. Там сейчас хорошо», -
услышала Мила женский голос где-то у левого уха. «…В конце концов, Рита станет
не полноправной хозяйкой банка. Есть еще акционеры. Уверен…» - бубнил мужской
голос где-то сзади. Какой неприятный, тяжело воспринимаемый тембр.
Рита… Жена Димы. Назвать красавицей ее действительно нельзя. В чертах лица
присутствует легкая дисгармония: слегка косящие глаза, чересчур (для женщины)
волевой рот, несколько высокомерная осанка. А вот энергетика… Едва уловимая,
завораживающая, ощутимая только на подсознательном уровне. Словно погружаешься в
чистый холодный источник. Манит и сковывает одновременно. Склонила голову к
какому-то известному политику. Рыжевато-каштановые пряди отливают медью в
ослепительном электрическом свете. Когда Дима женился на ней, то окончательно
вычеркнул тот, другой, мир из своей жизни. Для Милы осталась лишь маленькая
щелочка. Узенькая-узенькая. Тоненькая-тоненькая. Паутинка, протянутая через
ущелье. По ней разве перейдешь?
Так и остались жить на разных берегах. Он на одном. Она на другом. Она все время
ждала его. Ждала на своем берегу. А он… Он лишь изредка появлялся, чтобы бросить
мимолетный взгляд на противоположный берег. Сидит? Ждет? И она ждала все эти
годы. Честно. Преданно. Терпеливо. С тех самых пор, как он пытался отнять в
песочнице ее ведерко.
Безжизненная маска вместо лица. Глаза, зеленовато-карие, то
сосредоточенно-серьезные, то насмешливо-лукавые – живые, выражающие гамму
эмоций, навсегда скрыты под плотными веками вечного покоя. Все, что осталось от
прежнего Димы, - иронично приподнятая левая бровь. Чуть выше правой.
Дима… Димочка… Как же так? Ни единой слезинки, а душа на части. Руки сцеплены в
замок. Костяшки пальцев побелели от напряжения. На узком запястье болтается
браслет – подарок Димы. Маленькое состояние от одного из известных ювелирных
домов. Нелепый стриженый воробей. Тощий и нескладный. Никакие украшения уже не
помогут! … «сделать ножку маленькой, душу – большой, а сердце – справедливым»??
«Золушка»? Эта сказка явно не про нее. Дима очень сердился, когда она избавилась
от своих длинных волос. Тугих, золотистых, каскадом струящихся по плечам.
Остригла в день свадьбы. В день его свадьбы с Ритой. Остригла навсегда.
Они как раз вернулись из медового месяца. Париж – город влюбленных. Дима мерит
шагами коммунальную кухню: раздраженно дергается уголок рта, левая бровь выше,
чем обычно. Кругом стоит какая-то особенная тишина. Она никогда такой не
слышала. Хочется зарыться в нее, спрятаться от повседневной суеты. Исчезнуть на
много-много лет. Голос Димы отвлекает, не дает погрузиться в неведомые глубины
этой тишины. И когда он в двадцать пятый раз пытается понять:
- Зачем, ну зачем ты это сделала? – в голосе почему-то тоска. Где-то на самом
донце.
Спрашивает очень спокойно, буднично:
- Хочешь чаю с липовым медом? Настоящий. Только вчера на рынке купила.
Он сразу сбивается, умолкает, а потом притягивает к себе за худенькую шею –
голова на уровне плеча – зарывается носом в колючий ежик на затылке, там, где
просвечивает доверчивая розовая кожа, минуту так дышит и растеряно произносит:
- Глупая. Какая же ты глупая.
А потом они вместе слушают тишину. Такую упоительную, ни на что не похожую.
И вот сейчас он лежит в гробу. Непривычно далекий и непередаваемо чужой. Лишь
левая бровь выше правой. Всего на несколько миллиметров. А вокруг цветы и свет.
Невыносимый, слепящий, режущий сухие глаза. Дима… Димочка… Он как бы есть, и в
тоже время его уже нет. Только для нее так было всегда.
Улица встречает холодом. Мороз. Лишь в воздухе едва ощутимое приближение весны.
Люди ежатся на ледяном ветру, торопятся скорее попасть в теплые салоны машин.
Блестящий черный катафалк. Кладбище с кое-где лежащим снегом. Белое на черном.
Лопаты с трудом прорезают промерзшую землю. Холодно. Ветер безжалостен. Люди
кутаются в пальто, дубленки, меха. И каждый мысленно подгоняет могилокопателей:
«Быстрее!» Хочется скорее в тепло, где можно, наконец, просто сесть, немного
расслабиться и … элементарно выпить.
Прощальные слова. Нудный голос, проглатывающий окончания фраз. Приходится
напрягаться, вслушиваться. Какая уж тут скорбь! Скупые слезы на глазах. Рита в
черной норковой шубе до пят. Ветер треплет рыжевато-каштановые волосы. На
безымянном пальце правой (видимо, по привычке) руки обручальное кольцо – широкая
полоса из белого золота, усыпанная мелкими бриллиантами. А рядом… длинноволосый
мужчина. Очередной друг семьи? Тот самый Артур. Наверное.
Мила стоит у самого края могилы. Разверстая бездна. Кажется, что это не крышка
гроба, заслонившая от нее Диму, а захлопнувшаяся дверь в сердце. Маленькое,
дрожащее, отчаянно верящее в … чудо.Ее сердце. Разом ставшее никому не нужным.
Дима… Димочка… Взгляд зеленовато-карих глаз, живой, теплый… Они всегда были
рядом. Просто в параллельных мирах. А параллели, как известно, не пересекаются.
Люди уходят. Небольшой холм земли, усыпанный цветами. Венки со скорбными
надписями. Родственники. Друзья. Коллеги. Черные ленты, яркие пластмассовые
бутоны. Неужели все?
Вот и осталась одна. Совсем. Давящая тишина кладбища. Хочется кричать. Немо.
Дико. Безумно. Просто, чтобы разорвать эту сводящую с ума тишину – плотный,
липкий кокон отчаяния. Но Мила не кричит, лишь сильнее стискивает руки в
карманах пуховика. Синих, со смешными желтыми утятами. Сама пришивала. Вчера
ночью. Указательный палец левой руки до сих пор ноет – игла была острой, а руки
неловкими.
Домой решила возвращаться пешком. Далеко. Несколько часов. Но это уже не имеет
значения. Вокруг шум машин, спешащие куда-то люди, крупные хлопья снега. Суета
сует. Но Мила ничего не замечает. Ее окутывает тишина, вязкая, клейкая,
наполненная безысходной тоской. Совсем не та, которую они слушали тогда с Димой.
Но ее больше и не может быть, ведь Димы тоже… нет. Глухие удары земли о крышку
гроба. Вот и все…
Голубовато-серое здание дома, где они вместе выросли. В одной коммуналке.
Комнаты напротив. Высокие белые двери с ручками в виде львиных лап. Коридор,
обклеенный дешевыми обоями с китайскими домиками и лодками рыбаков. Мила в ней
так и осталась. Осталась в вечном ожидании. Дима же ушел. Ушел в большой мир,
залитый ослепительным электрическим светом.
Их маленький двор. Ни следа прошлого. Та песочница, где они впервые встретились,
и старые качели, на которых взлетали до самого неба, были заменены новомодной
горкой. Комплект «Все включено».
А вот и они. Вязы. Два. Их посадили подростки. Двое. Ему 17, ей 15. Сажали из-за
очередного конкурса по благоустройству. И вдруг оказалось, что вязы (дурацкий
конкурс! все равно не заняли никакого места) – это единственное, что осталось от
двух людей. Прочные стволы, узкие ветви, бурая кора. «Два дерева хотят друг к
другу. Два дерева». Спят до весны. Настоящей, не календарной, ведь уже март. Как
только повеет теплом, сок побежит по каждой жилке, по каждому узелку, пробуждая
от долгого зимнего сна. Сна без сновидений.
Мила прижалась к шероховатому стволу. Еще спит.
Когда погасят свет,
Когда меня больше нет,
…...
Когда осень принесет покой,
Ты помни - я рядом с тобой.
Дима любил эту песню и часто напевал. «Ты помни - я рядом с тобой». «Машина
времени». Вернуться бы туда, в это прошлое, где хоть изредка, мельком, но
встречались. Левая бровь чуть выше правой. Часто-часто заморгала. По щеке
скатилась слеза. Одна. Вторая.
- Мила, привет! Что ты здесь делаешь, да еще в обнимку с деревом? Замерзнешь
совсем, Снегурочка! – Леша, сосед из дома напротив. Смеющиеся глаза, забавные
ямочки на щеках, в руках букет мимоз.
- Я … просто… дышу воздухом, – ладонью вытерла влажные щеки. Леша, милый Леша. В
последнее время часто помогал ей. То гвоздь вобьет, то кран починит, а то и
просто фруктов принесет. Витамины. Помогал по-соседски. Но левая бровь чуть выше
правой. Не у него. Всего каких-то пара миллиметров…
- Подышала, Снегурочка? – внимательный взгляд из-под пушистых ресниц. Загнутых
кверху. Прямо-таки девчачьих. А вот подбородок решительно выступает вперед. –
Пойдем к нам чай пить. Мама пирог испекла. Яблочный. Да и Ирка будет рада. Она
давно тебя ждет.
Ирка – семилетнее чудо с двумя тонкими косичками, торчащими в разные стороны, и
трогательным плюшевым жирафом Диего. Мама Ирки недавно улетела в Америку с
очередным мужем, кажется, третьим по счету. А Леша с Иркой остались здесь.
Вдвоем.
- Кстати, это тебе, – Леша неловко всунул ей в руки букет мимоз. Нежные,
душистые цветы. Уже почти весна.
Обхватил ее замерзшие руки своими ладонями:
- Пойдем, нас давно ждут.
Мила подняла глаза на Лешины окна: в них горел свет, теплый, рассеивающий сумрак
отступающей зимы. Обещающий … чудо. Возможно ли оно для нее?
