Елена Васильевна сидела на привычном месте в углу просторной Люсиной кухни.
Здесь, как и в комнате, почти не осталось мебели - через неделю Люся уезжала. Но
и полупустая кухня смотрелась притягательно. А вот когда на стенах висели
шкафчики со стеклянными фигурными дверцами, сверкали латунные сковородочки и
ножи, развешанные "по росту", и тарелки в тон! Кухня, как и её хозяйка, являла
собой образец налаженной жизни.
С тех пор, как дочь Люси "подалась в столицы", Елена Васильевна заменяла то ли
её, то ли пустующее место на мягкой кухонной табуреточке…
"Так что, считай, скоро стану, как же это у них... петербурженкой или
ленинградкой... может, мужа поинтеллигентней найду, не чету нашим сонным
провинциалам... Как подумаю об этом - ещё больше жить хочется! Кстати, я тебе
телевизор уже присмотрела. Как раз для твоей клетушки - маленький и
аккуратненький. Тебе понравится... Ты, надеюсь, не передумала? А то я обо всём
уже договорилась. Завтра всё тебе скажу, что и как сделать. Ну, ты поняла".
Когда Люся уехала, Елена Васильевна всё сделала, как та велела.
***
…Она в нетерпении ходила по своей маленькой комнатке и то садилась на старенький
диван, на самый его краешек, сложив, как школьница, на коленях руки, а то
вставала и шла к окну... Оно выходило во двор, на коридор-арку меж старыми
домами. Солнце бросало из-за крыш немного света, и были видны крошины кирпичного
ободка, красные и пузырчатые, как пемза.
Из-под арки выехал легковой автомобиль с кузовком вместо задних сидений и
остановился посреди двора. Тот состоял из поставленных квадратом малоэтажных, но
с трёхметровыми потолками домов, из-за чего они казались высокими и мрачными.
Елена Васильевна подозревала, что дома, возможно, были поставлены не той
стороной к солнцу, ведь со стороны улицы света всегда было много...
Когда резко прозвучал звонок, в груди Елены Васильевны торопливо и непривычно
застучало, неловким движением она поправила волосы и вышла из комнаты.
Соседка, маленькая старушка, жившая здесь уже, бог знает, сколько лет, тоже
выглянула.
"Это ко мне", - громко сказала ей Елена Васильевна и широко открыла дверь
коммунальной квартиры.
Двое парней в яркой спецодежде с трудом разворачивались в тесном коридорчике.
- Куда?
- Вот сюда... - показала рукой Елена Васильевна.
Соседка смотрела на всё это с равнодушием. Елена же Васильевна, повернувшись
спиной, поспешила вслед за молодыми людьми.
Пока устанавливали и настраивали телевизор, она бестолково и ненужно суетилась
рядом. Потом всё же села на диван. Присутствие посторонних людей казалось ей
чужим, инородным. И комната будто стала ещё уже и вытянулась к потолку.
И только оставшись одна, Елена Васильевна стала рассматривать новый предмет
обстановки. Среди старой, громоздкой мебели он казался маленьким пузатым
иностранцем. Матерчатая скатёрка с васильками, постеленная на табурет под
телевизор, казалась теперь совсем бесцветной. Елена Васильевна достала из шкафа
вязанную крючком белую салфетку в виде распластанной медузы и прикрыла телевизор
сверху. Потом села напротив и нажала приятную на ощупь кнопочку. Небольшой экран
засветился и вздохнул тихой музыкой.
Елена Васильевна тоже вздохнула.
Вечер этого дня был долог и приятен. Меж диваном и телевизором как раз
поместилась табуретка со скромным ужином. На ней стояла плетёнка с молочными
пряниками, по блюдечку были разложены кусочки жёлтого сыра, купленного
специально по поводу. Елена Васильевна не поленилась и заварила свежий чай, и он
дышал густо и тепло из небольшого чайника.
Она посмотрела спортивные состязания и даже попереживала за "своих". На другом
канале застала конец мелодрамы и следовавший за ней репортаж о
французе-путешественнике (он запомнился тем, что совершал переход в северных
широтах России совсем один: на лыжах, на собачьих и оленьих упряжках).
Когда опустились сумерки, мерцающий свет телевизора наполнил комнату
таинственностью и уютом. Не слышны были покашливания соседки за стеной, её
шмыгающие по нужде шажки, дрожания и вздрагивания холодильника... Звуки с
телеэкрана, люди, обращавшиеся будто прямо к Елене Васильевне, притягивали и
завораживали.
***
Скоро она так привыкла к телевизору, что смотрела его всё свободное время. В
любую точку мира могла попасть, нажав на маленькие кнопочки. Иногда ей даже
казалось, что она может охватить мыслями весь мир сразу, ещё не совсем понятный
и немного чужой. Это удивлявшее её ощущение приходило даже во сне. Елена
Васильевна словно пролетала над планетой и высматривала что-то внизу: среди
россыпи мерцавших звёздочками городов, среди вытянувшихся куда-то маленьких
речушек и больших рек, среди озёр, казавшихся тёмными пятнами. Всё это было ново
и незнакомо. И было там что-то ещё, очень нужное ей. Не вещь, не предмет, а
что-то будто от неё самой. В полёте она подносила к лицу свои руки,
рассматривала узловатые пальцы, потом переворачивалась на спину и болтала в
воздухе ногами, словно выполняла школьное упражнение "колесо". И всё как будто
было на месте.
Тогда она решила, что это связано с её переживаниями за Люсю. Та ни разу не
позвонила... Но Елена Васильевна скоро успокоилась, ведь с Люсей никогда ничего
не случалось, она, наверное, по-прежнему держит эту жизнь в своём кулачке.
В теперешней жизни Елены Васильевны снова появился смысл. Ей думалось, что тому
миру необходим какой-то свидетель, наблюдатель. Зачем, она не знала, но
согласилась быть в этом качестве. Могла часами сидеть перед экраном в состоянии
покоя и умиротворённости. Ей казалось, что и сама она начинает думать так же,
как журналисты и проповедники, политики и экономисты. Она будто понимала и сразу
принимала точку зрения каждого из них в отдельности. Правда, часто мысли её
путались и, уставшая, не в силах расставить их по местам, Елена Васильевна
засыпала.
Мир же, находящийся рядом, до которого можно было дотронуться, предметы которого
можно было переставлять и двигать и в котором Елена Васильевна оказалась в
результате каких-то случайных обстоятельств, казался теперь совсем серым и
изношенным. И ещё Елене Васильевне думалось, что в нём она уже ничего для себя
не найдёт. Правда, иногда она ловила себя на ощущении, что оставалось
незамеченным что-то ещё, вроде надёжно укрытой кем-то от неё маленькой дверцы. А
за дверцей этой было приготовлено нечто очень важное. Быть может, даже
счастье... Но ощущение такое скоро совсем стёрлось...
В конце лета старенькую её соседку увезли на "скорой" в больницу.
Спустя несколько дней пришли люди и сказали, что та умерла. Они попросили ключи,
вынесли мебель, и ключи не вернули.
Елена Васильевна помыла полы с хлоркой...
А потом что-то случилось с телевизором. Отчего-то заполосило экран, пропали
голоса и раздавалось только неприятное шипение. Затем пропало и это, и телевизор
забрали в ремонт.
Елена Васильевна стала каждый день звонить в мастерскую и спрашивать, скоро ли
устранят неполадки. Но проходили дни, а телевизор всё не возвращали. Потом всё
труднее стали даваться ей эти звонки. Она испытывала некоторую неловкость,
думая, что отвлекает людей от работы, боялась показаться навязчивой и, в конце
концов, звонить перестала. Ничего не оставалось делать, как только ждать.
Чтобы скрасить это ожидание, Елена Васильевна закрывала глаза и пыталась
представить, что могло бы происходить сейчас в том шумном, всегда занятом
делами, мире. Она даже купила одну газету. Но читать было неинтересно: буквы и
строчки не вызывали никаких эмоций. Куда увлекательнее было для неё воображаемое
путешествие.
В первые дни перед её мысленным взором ещё вставали далёкие города, заполнялись
звуками, речью. Но потом стало не хватать фантазии. Или виноваты в том были
начавшиеся осенние дожди? Они навевали уныние, и с каждым вечером становилось
всё невыносимее сидеть в тишине и одиночестве.
Скоро в памяти стали путаться названия передач и стран, имена ведущих и героев
фильмов. И никак не удавалось охватить мыслями тот мир, он будто убегал всё
дальше и дальше вперёд и уносил с собой свои приметы: музыку, картины, фамилии
путешественников и спортсменов, вопросы викторин и новости, приятные вечера в
голубом свете, - всё это неуловимо растворялось в памяти, как сахар в горячей
воде.
И Елена Васильевна затосковала.
От нечего делать она постирала салфетку в форме медузы, и та почему-то потеряла
форму и обвисла. Елена Васильевна что-то переставляла в своей комнате,
перекладывала туда-сюда предметы. Но потом по привычке искала их на старых
местах. Эта путаница раздражала, и она вернула всё, как было.
Некуда было пойти и нечем было заняться.
По карнизу теперь часто стучал дождь, на кухне вздрагивал и урчал полупустой
холодильник. И всему миру не было до Елены Васильевны никакого дела. Осталось
только неприятное ощущение обмана.
Теперь, когда она проходила под аркой, её охватывали чувства страха и
неизбежного, ужасного конца. Голова её опускалась, и, войдя во двор, она
чувствовала себя безмерно уставшей… Арке этой было, наверное, лет сто, и меж её
холодными камнями давно уже рос мох. Предоставленный ветрам и сезонной
непогодице, давно заброшенный двор всё старел и старел. Даже голубиное
воркование, поднявшись вверх, застревало где-то под крышами, а потом падало и
навсегда терялось в камне и кирпиче...
Здесь в состоянии привычного однообразия кто-то давно выкрашивал жизнь в серый
цвет.
***
Елена Васильевна стала плакать по вечерам. Ей казалось, что ещё немного и в ней
что-то сломается. Худенькие её плечи вздрагивали едва заметно, а слезинки
зацеплялись за мелкие морщинки и становились похожи на крупинки росы,
выступившей на остывающем камне.
Когда опускались сумерки, Елена Васильевна не включала свет, а ходила по своей
маленькой комнате. Она то садилась на старенький диван, на самый его краешек,
сложив, как школьница, на коленях руки, а то вставала и шла к окну...
Прищурив слабые глаза, она смотрела во двор и пыталась разглядеть вход в арку с
той стороны, с улицы. Но как в колодце, виднелось только далекое оконце мутного
света...
Тени мокрых деревьев одиноко и тяжело раскачивались, лапали и лизали стены
старых домов, словно хотели попробовать каменной крошки, похожей на проступившую
соль.
Укрывшись холодным одеялом, Елена Васильевна подолгу не засыпала.
Уже в который раз ей снилось, будто она летит в глубоком космосе и всё ищет
что-то. Вот она переворачивается на спину, подтягивает к лицу руки. Но не видит
ни их, ни даже далёких звёзд, которые, она знает, где-то должны быть. Всё
куда-то пропало, провалилось.
А однажды из этой пустоты показалось вдруг женское лицо, удивительно похожее на
лицо Елены Васильевны. Оно быстро удалялось в непонятно какой стороне, словно
направлявшееся в никуда, а скоро и совсем скрылось в каком-то не очень ясном и
кривеньком оконце…
Утром же Елену Васильевну посетила неприятная и пугающая догадка, что именно
себя всё это время и искала она в том сне. Мысль эта, нелепая своей
неосторожностью, встревожила, и она долго лежала с открытыми глазами, надеясь,
что это, возможно, есть продолжение сна или какая-то внутренняя ошибка,
наваждение, которое вот-вот сойдёт, как пелена с глаз... Но на табурете
угадывалась матерчатая скатёрка с бледными васильками, привычно потикивал
будильник....
Ещё нельзя было сказать, что окончательно рассвело. Сероватое утро осторожно,
будто крадучись, входило в комнату. В притихшем воздухе угадывалась смена
погоды: всё вокруг затаилось, как бывает только при первом выпавшем снеге.
Елена Васильевна зябло поёжилась, повернулась на правый бок и накрылась с
головой одеялом...
...под покрывалом полярной ночи французский путешественник Жиль Елькем записывал
в это время в дневнике: "...работы предостаточно. Надо подготовить дрова и уголь
к зиме, укрепить и как следует утеплить домик... и... продолжать жить, чтобы
цель всей жизни была вскоре достигнута".
