Конечно, тогда я был совсем маленьким – только родился, а вместе со мной
родились еще пол миллиона человек и пятнадцать новых стран.
Мир обрел новые крылья, мир, наконец, вздохнул с облегчением, а я плакал. С 91
до 93 я плакал почти не переставая. Меня таскали по больницам, потому что я не
мог переварить еду, которой меня старательно пичкали. И за старые деньги доктора
и мед сестры назначали мне все новые и новые процедуры.
Рожденный недавно мир учился ходить вместе со мной. Его тоже тошнило, только
вместо каши он извергал демонстрации и протесты. Он болел достаточно долго,
гораздо дольше чем я. Даже сейчас я вижу, что с ним далеко не все в порядке.
В 1994 году в мире, обещающим надежду, не стало моей тети, а вместе с ней
потускнел мир и остальных членов моей семьи. Я тогда еще ничего толком не
понимал, мы с ним оба не понимали. Кто-то не понимает до сих пор.
Мне ни чуть не боязно сказать, что моему появлению на свет способствовали 100
советских рублей. Со временем меняются только названия валют после чисел и
количество нулей, а так, принцип тот же.
Я начал ходить в детский сад и в английскую воскресную школу – в последнюю
потому, что время хотело от подрастающего поколения новых языковых умений, как
бы готовя нас к глобальной американизации. И время оказалось право!
А вот мир выбрал другой путь. Он был так же молод и неопытен как я, но вздумал
сразу диктовать свои неумелые решения всем нам. Первая и самая большая глупость
была поставить у руля дядек, закончивших институты.
Как можно с ребенком, который только-только пошел в детский сад, говорить
академическим языком?
Мой мир и я стали недолюбливать друг друга. Я был для него по-глупому
беззаботный, а он для меня по-глупому серьезный. Вот вам пожалуйста – привет
детям экспериментов. У него то сил оказалось больше.
И как он не пытался скрыть свою злобу за фальшивой заботой, все равно дружбы у
нас не получилось.
В годик на меня надели костюмчик, и я ходил по грязным бедным улицам словно
английский джентельмен. А еще, знаете, у меня было свое дерево. Не уверен, что в
каждой семье происходит тоже самое, но моя бабушка посадила на даче орешину прям
в тот же день, когда я родился. Мой молчаливый братишка.
Меня заставляли с ним разговаривать, делиться новостями, потому что, вроде, эти
орехи вытягивают отрицательную энергию.
Достаточный аргумент для малыша. Вот я с ним и болтал.
Меня все время огорчало, что в нашем мире совсем не было прекрасных птиц. Не тех
искусственно-экзотических, которые бегали в местном зоопарке, а тех неподдельно
чистых, свободных, парящих в небе. Видимо, они улетели в лучшие края, а их место
заняли грязные базарные майнушки.
Что за напасти обрушивались на наш новый мир, я смутно помню. Я всегда был
счастлив: с разбитыми коленками, двойками в дневнике, бесконечными тренировками,
но счастлив.
Но далеко не новый свет воспитал меня. Скорее это была заслуга семьи, которую
безыскусно восхваляли в пропагандистических изданиях. А ей всего это не нужно
было.
Вместо барельефов жар-птиц на каждом углу, сулящих счастье, железные самолеты
уносили многих за пределы наших полей, и мокрые глаза смотрели из окон
иллюминаторов на свои песочницы.
Это уже совсем не дает никакого смысла.
Я не считаю их героя своим, поэтому сейчас я по ту сторону песочницы. У него
глаза были злые.
Прошло больше 20 лет. Дети выросли, а мудрые рулевые забронзовели. У меня больше
нет того ореха, с которым я могу делиться – его срубили, а потом склевали
майнушки. Бескрайние сады Омара Хаяма обнесли бетонными заборами, меж цветущих
урючин провели трубы краденного газа, и вкус воздуха теперь все больше
напоминает соль. Твое белое золото, мой старинный приятель, не принесет тебе
счастье, разве ты этого не видишь?
И сердце полно скорби, Ты устал.
Но я тебя не брошу, знай!
Ты был повержен сотни раз, но встал.
Расправь же гордо крылья, улетай!
Я рос с тобой. Уверен, день настанет,
Когда знамена поменяют на цветы,
Когда снега и синий лёд растают.
С улыбкой матери глаза поднимешь Ты.
Ведь твой народ готов идти на подвиг,
Готов Отчизну духом отстоять.
У нас сердца наполненные кровью,
И смелости у нас не занимать!
Забыл, каков свободы вкус и правды?
Но забытье не страшно, страшна ложь.
С тобой еще есть вера, каждый
Готов взять в руки розу, а не нож.
Я знаю, ты не враг нам, просто
Глупцы лукавые свой плед плетут.
Уже ведь видно как с помоста
Бесстыдно караванам лгут.
Запутался? Вины твоей здесь нет.
Я понимаю, врали, врут и будут.
Я вырос там, где свой растил орех
И не предам, хоть гонишь ото всюду!
